Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков. Том 3. С-Я
Шрифт:
«Среднего роста, широкоплечий, крепкий, с густой шапкой русых от проседи, в скобку подстриженных волос, жестких и слабо вьющихся в бороде и усах, моложавый, несмотря на свои шестьдесят пять лет, – таким я увидел Василия Ивановича Сурикова в январе 1913 года.
В наружности его – простой, народной, но не простонародной и не крестьянской, чувствовалась закалка плотная, крутая. Скован он был крепко – по-северному, по-казацки. Лоб широкий, небольшой, скошенный одним ударом, нос короткий, сильный, ловко стесанный. Все лицо само разлагалось на широкие, четкие, хорошо определенные планы. Морщины, глубокие, резкие, но не слишком заметные на плотной, свежей, сибирскими морозами дубленой коже, рождали представление о бронзовом полированном отливе. Глаза небольшие, с умным собачьим разрезом, спокойно-внимательные,
Рука у него была маленькая, тонкая, не худая, с красивыми пальцами, суживающимися к концам, но не острыми.
…Связанный поколением и славой с передвижниками, он до конца жизни выставлял на их выставках, но никогда не надевал эстетических шор своей эпохи. Он вел себя в искусстве как человек, которому слишком много надо сказать и выразить и который поэтому не отказывается ни от каких материалов, попадающихся ему по пути, зорко отбирает все полезное для его работы из каждого нового явления и таким образом не перестает учиться своему ремеслу до конца.
Поэтому он сохранил до старости редкую эстетическую свободу и единственный из своего поколения не был ни сбит с толку, ни рассержен новейшими поисками и дерзаниями живописи» (М. Волошин. Портреты современников).
Василий Суриков
«Суриков производил впечатление человека, который на своем творческом пути не остановится ни перед какими препятствиями. Казалось, нет такой жертвы, которую бы он не принес ради искусства. Редкая сила воли и необычайная страстность составляли основные свойства этой могучей натуры. Можно было подумать, что, если бы ему понадобилось пожертвовать чьей-нибудь жизнью ради достижения того или иного художественного эффекта, он не задумался бы ни на минуту. В каждом его движении и выражении глаз, в характерном напряжении мышц на скулах, – во всем чувствовалась неукротимая творческая сила, стихийный темперамент. Это сказывалось и в его манере рисовать: когда он делал наброски карандашом, он чертил с такой уверенностью и силой, что карандаш трещал в его руке. У него было пристрастие к трудным ракурсам, которые он набрасывал быстро и уверенно. Всякой работе он отдавался горячо и упорно, весь уходя в нее и настойчиво добиваясь намеченной цели.
…В личной жизни Суриков был аскетичен и прост. В его квартире всем домашним полагалось по кровати и стулу. Остальной мебели было очень мало. Стены были голые, без картин; он не любил развешивать свои произведения по стенам.
…Облик Сурикова рисуется мне строгим, суровым и простым. Этот кряжистый, насквозь русский человек был так же монументален и величав в своем характере, как величава его глубоко содержательная и поучительная живопись» (А. Головин. Встречи и впечатления).
СУХОТИН Павел Сергеевич
Драматург, поэт, переводчик, историк литературы. Ответственный секретарь журнала «София» (1914). Публикации в журналах «Русская мысль», «Вестник Европы», «Весы», «София» и др. Стихотворные сборники «Астры» (М., 1909), «Полынь» (М., 1914), «В черные дни» (М., 1922), «Глухая крапива» (М., 1925). Сказки «Царская жемчужина» (М., 1911), «Горькая луковка» (М., 1911), «Гороховое царство» (М., 1915). Сборник «„Дурочка“ и другие рассказы» (М., 1919) и др.
«Я постучал в номер, никто не откликнулся, постучал сильнее – снова молчание. Наконец толкнул дверь и вошел. Как будто никого. На столе остатки еды, недопитая бутылка водки, немытые стаканы, беспорядок. А в углу за занавеской на постели спал одетый Павел Сергеевич. Пришлось его разбудить, спросонья он и не сразу узнал меня, а потом сказал, как будто мы виделись только вчера:
– Раздевайтесь, позвоните, закажите коридорному самовар, чай с калачами, я сейчас встану.
Через полчаса я уже понял, что значит „московский уют“: весело шипел самовар, мы пили чай, закусывая ароматными калачами.
…Человек он был несколько разбросанный, но много знавший, горячо преданный литературе. Беседовать с ним было интересно. Невысокого роста, плотный, с маленькой бородкой и красными щечками, он даже в пожилые годы производил впечатление старого московского студента, добродушного и отзывчивого. Он мог бы послужить прототипом для образа Онуфрия в „Днях нашей жизни“ Леонида Андреева.
Его любили в различных литературных кругах – от старых реалистов и до моднейших „скорпионовцев“, группировавшихся вокруг издательства С. А. Полякова „Скорпион“» (А. Дейч. День нынешний и день минувший).
СЫТИН Иван Дмитриевич
Московский издатель и книготорговец, мемуарист. В 1876 открыл в Москве литографию, поставлявшую лубочные картины и книги на Никольский рынок. С 1883 организовал издательское товарищество «И. Д. Сытин и К°». С 1884 взял на себя выпуск книг издательства «Посредник», основанного при содействии Л. Толстого. В 1884 издал «Всеобщий русский календарь на 1885 год». (Всего было выпущено двадцать пять типов календарей, годовой тираж которых достигал более 12 млн экземпляров.) В 1891 основал «Товарищество печатания, издательства и книжной торговли И. Д. Сытина и К°». Издавал газету «Русское слово» (1897–1917), журналы «Вокруг света» (1891–1917, с 1911 с приложением «На суше и на море», которое в 1916 получило название «Журнал приключений»), «Искры» (1901–1916), «Хирургия» (1897–1898) и др. В 1916 приобрел большинство паев издательства А. Маркса, в том числе журнал «Нива». К 1914 издательство Сытина выпускало четверть всей книжной продукции России.
«Из всех людей, с которыми мне приходилось сталкиваться в редакции „Русск<ого> Слова“, бесспорно, самым интересным человеком был И. Д. Сытин. В нем очень ярко выражено все то значительное – и положительное, и отрицательное, – что заключено в великорусском типе.
…И. Д. Сытин ничему не учился и никак не учился. Он пришел в Москву бедным мальчишкой, жил в конуре при книжной лавке и кое-как, с грехом пополам, выучился писать. Пишет он с орфографией, от которой грамотеи могли бы прийти в ужас, но смысл и склад его писем очарователен – простотою и в то же время лукавою обольстительностью. Не помню сейчас, в каком именно году Сытин открыл в Петербурге большой книжный магазин (на углу Невского и Фонтанки). После молебствия, как водится, была устроена обильная трапеза для приглашенных. Много говорилось речей интеллигентских, литературных, культурных, направленческих, вообще всяких. А сказал свое ответственное слово Иван Дмитриевич – ну, словно рублем подарил. Так это у него выходило ласково, тактично, умно и какое-то достоинство в необычайной скромности, и скромность в достоинстве. Каюсь, он меня всегда пленял. И обижал-то, случалось, меня и недооценивал (т. е. так казалось моей гордости), и все же мне даже доставляло удовольствие следить за изгибами его мысли и души, за тем, как изящно он изворачивается. Однажды, это уже было после Октябрьской революции – он приехал в Петербург хлопотать по разным делам, даже виделся с Лениным, о чем рассказывал с большим юмором. Будто бы Ленин сказал ему:
– Садитесь, Иван Дмитриевич.
А Сытин (это на него похоже) ответил:
– Сами-то, Владимир Ильич, хорошо ли сидите?..
Владимир Ильич расхохотался и заметил:
– Кажется, хорошо.
– Ну и ладно, присяду и я» (А. Кугель. Листья с дерева).
«Сытин обладал незлобивостью характера, хотя был страшный крикун и ругатель, но все это растворялось в его деловом размахе. Сытин был прирожденный коммерсант-предприниматель, купец-самородок. Он дерзал в своей работе и стремился все время быть на уровне передовых предприятий.