Серебряный Ястреб
Шрифт:
На кровати обнаружились аккуратно разложенные вещи: одежда, сухой паек в дорогу, ракушка на шнурке и глиняная фигурка. Свет через небольшое окно пробивался с трудом, и Ларри поднес фигурку к лицу, чтобы разглядеть.
Это была птичка с широко раскрытым клювом, из которого торчал язык. Ларри смотрел на нее минут пять, прежде чем сообразил, что это такое. Он со всей силы сжал птичку в руке, задохнулся от боли, когда осколки глины впились в кожу, но стерпел. Из разбитой фигурки что-то вылилось и впиталось ему в руку. Он сбросил осколки на пол, посмотрел на вымазанную черным ладонь. Кое-где черное смешалось с
Матрас, набитый соломой, был таким уютным, что Ларри от всех пережитых потрясений чуть не заснул, но вместо этого встряхнулся и проговорил:
– Привет. Я путешественник. У вас очень красивая земля.
Думал он на своем языке, но слова складывались во рту по-новому, звуки получались совсем другие. Таких птичек выдавали магам-захватчикам, чтобы временно выучить язык незнакомого края. Ларри понятия не имел, сколько эта штука действует, – оставалось только надеяться, что ему хватит.
Он сложил еду и новую одежду в холщовую сумку. Перекинул ее через плечо, надел на шею ракушку для связи и протянул руку ладонью вверх.
– Давай, – сказал он, и монструм послушно слетел ему на руку.
Никаких замечаний он не отпускал, встреча с Тенью его, кажется, припугнула. Ларри подул на монструма, и тот начал съеживаться, пока не упал на ладонь крохотной глиняной фигуркой попугая. На спине у поделки была трогательная петелька, чтобы вешать ее на шею, что Ларри и сделал, добавив подвеску на шнурок, к ракушке.
Поколебавшись, Ларри выгреб из тайников сахар и увеличительное стекло и тоже затолкал в сумку. Стекло пригодится, чтобы разводить огонь, а сахаром перекусить куда интереснее, чем безвкусным пайком. Стихи он оставил – вот уж что вряд ли пригодится. А потом вышел на крыльцо, превратился в Ястреба и взлетел, мягко приминая крыльями воздух. Карту он помнил, небо было ясным, ветер – попутным. Как сказали бы много-много лет назад: чудесная погода для того, чтобы отправиться навстречу своей удаче.
Глава 3
Мед и камни
Ларри никогда еще не залетал так далеко. Одно дело наворачивать круги над морем вокруг родного острова и совсем другое – отправиться к горизонту, зная разве что направление (строго на восток, когда покажется земля – резко свернуть на юго-восток). В теории он понимал, что лететь над этой огромной водой, измятой волнами, придется целый вечер и ночь, он высчитал по карте, но через несколько часов теория грустно поблекла от встречи с практикой.
Шквальный ветер сносил в сторону, крылья ныли, бугристая серая поверхность внизу начала казаться угрожающей, чувство направления сбоило.
«Ты потерялся, – шептал голос в его птичьей голове, и Ларри раздраженно пощелкивал клювом, чтобы заставить его заткнуться. – Тебе негде отдохнуть, ты упадешь от усталости и захлебнешься, пойдешь ко дну, мокрый ты ком перьев».
Ларри замолотил крыльями с удвоенной силой. По законам
Всегда оставался вариант проскользнуть обратно домой через Тень, но сил на это уйдет немерено, а позора не оберешься, – слабакам вторых шансов не дают. Поэтому Ларри сказал себе, что назад не повернет ни за что, и прибег к верному средству дотянуть до берега: залез в собственное теневое хранилище.
Создать такой уголок может каждый, надо только вспомнить самый несчастный момент своей жизни. Воспроизвести в мельчайших подробностях, придать ему силу, и тогда воспоминание станет хранилищем, куда в любой момент легко попасть: сложить личные теневые предметы, если ты богатенький и они у тебя есть, или напитаться печалью, гневом и страхом, которые прибавят тебе сил. У Ларри хранилище было так себе, потому что воспоминание оставалось блеклым и, сколько он ни пытался, воссоздать его целиком не получалось.
Он зажмурил свои птичьи глаза и попал туда сразу, рывком. Гулкое бесконечное помещение с одинаковыми кроватями – приютская спальня много лет назад. Неясные тени других детей, контуры шкафов и стульев. Он сам, еще совсем мелкий, лет четырех, стоит у окна, а воспитатель отнимает у него что-то мягкое. Предмет, который они тянут каждый к себе, выглядел размытым, потому что Ларри никак не мог вспомнить, что это было. Подушка? Какая-то одежда? Он где-то прятал эту вещь, не хотел, чтобы ее обнаружили, – но, конечно, однажды это произошло, и воспоминание, пусть увечное и нечеткое, разбивало ему сердце даже много лет спустя.
«Взрослый человек не должен позволять ни единой капле любви и привязанности проникать в его сердце, – писал Великий Магус. – Наш долг – учить своих детей вырывать из себя это чувство. Не обретение любви усиливает наш дух, наш анимус, но ее потеря».
И сейчас Ларри замер в этой призрачной комнате, снова и снова наблюдая один и тот же момент: у него что-то отнимают, поясняя, что это ради его будущего, а он кричит, потому что нет на свете ничего более ценного, чем этот мягкий на ощупь предмет. Где-то снаружи его тело трепала гроза над морем, а он сам был здесь и подпитывался собственными страданиями, потому что никакая буря и усталость не сравнятся с лютым ужасом того дня.
Ларри серьезно кивнул сам себе и открыл глаза. Дождевые капли били по клюву, крылья набрякли от влаги, но сил прибавилось. Как же прав был Магус: лучшее волшебство – то, которое можешь соткать из собственных потерь.
На рассвете, когда Ларри уже одеревенел от усталости и двигал крыльями на чистом упрямстве, впереди показался болотистый, расплывчатый в утреннем тумане берег. Будь Ларри персонажем какой-нибудь сцены «Героического Ястреба», он вскричал бы что-то вроде: «О, сила духа вновь меня спасла – основа и побед, и ремесла!», но в реальности он тупо подумал: «Ого, берег», и свернул к юго-востоку. Как ни странно, приземлиться больше не хотелось, – в глубинах усталости, видимо, есть точка, где тебе становится просто интересно, сколько ты еще протянешь.