Серьезные мужчины
Шрифт:
Айян Мани пригласил ее войти. Опарна поднялась с усталого черного дивана. Она не понимала, почему у нее так колотится сердце. Было в этом отшельнике за дверью такое, от чего ей становилось не по себе. Три месяца назад Арвинд Ачарья собеседовал ее, что-то при этом читая. А когда все же взглядывал на нее, в его глазах было полное безразличие – словно тридцатилетних женщин тут за людей не держали. Он угрюмо рассмотрел ее и сказал:
– Вы родились после «Майкрософта»?
Она толкнула внутреннюю дверь и вспомнила ее неожиданную тяжесть. Ачарья, нависая над бумагами, всегда казался крупнее, чем она его себе представляла. Его стол был завален горами сброшюрованных
Она села напротив его могучего стола и подумала, не откашляться ли. Нет, слишком киношно, и потому она решила помалкивать и внимательно его разглядеть. Серебряные пряди волос на его розовой лысой голове вздымались и опадали от ветерка из кондиционера прямо над ним. Его толстые уверенные руки покоились на столешнице. Спокойные слоновьи глаза обычно смотрели прямо в сердце вторгшегося. А иногда глядели младенчески.
Как-то раз Опарна полночи гуглила Ачарью. Искала случайные фотографии его юности. Он всегда был в плохо сшитых костюмах и казался гораздо сердитее, его суровые глаза словно проницали меняющееся время эдак растерянно, будто в физике разразился кризис. И, по мнению молодого Ачарьи, так оно и было. Он провел лучшие годы своей жизни, страстно желая разгромить любимую всем белым светом теорию Большого взрыва – что все началось с микроскопической точки, и потом целая вселенная слепилась минуты за три в необъяснимом событии под названием Большой взрыв.
До чего же этот человек ненавидел эту теорию. Он обвинял Большой взрыв в христианскости. Ватикан желал начала – и Большой взрыв его обеспечил. С точки зрения Ачарьи, Большой взрыв был мгновением в жизни белых людей, когда Бог сказал: «Попытайтесь вникнуть, начиная отсюда». Ачарья не желал это принимать. У его вселенной не было начала, не было и конца. «Потому что я не христианин» – его знаменитая фраза. Он до того ненавидел теорию Большого взрыва и видел в ней столь отвратительное влияние религии, что на свадьбе своей племянницы с американцем в Сан-Франциско, услышав, как священник торжественно произносит: «В начале было Слово», – он запустил в алтарь ботинком.
Примерно тогда же (лет тридцать назад) он был на пике своей умственной мощи. Многие верили, что его работа по гравитационному коллапсу обеспечит ему Нобеля, если Ачарья будет вести себя хорошо и уймет свое несуразное отторжение Большого взрыва. Ставки, так сказать, были не в пользу космологов. Ходил старый слух, что жена Альфреда Нобеля изменяла ему с астрономом и рогоносец вписал в завещание, что претендентов на его деньги, как-то связанных с астрономией, следует рассматривать только в исключительных случаях. Опарна верила этому слуху. Он очень походил на правду.
Ачарья был из той категории мужчин, которые сначала обретали убеждение, а потом остаток своих дней искали такую безделицу, как доказательство. Опарне такие мужчины нравились. В мире, где нечто столь низкопробное, как практичность, все чаще путали с мудростью, эти мужчины устарели. Когда они говорили, в их словах было столько мощи именно потому, что они знали: есть такая штука – истина. Они просто верили, слепо.
Опарна вытянула шею – посмотреть, что там читает Ачарья, но под таким углом разобрать было трудно.
На самом деле он погрузился в конфиденциальный доклад о таинственных красных дождях над Кералой. Никто не мог убедительно истолковать это явление, подтвержденное тысячами обывателей, ошарашенных красным ливнем, но Ачарье казалось, что он понимает, в чем дело. И как раз формулируя в уме простое объяснение, он почувствовал смутный запах, который, подумалось ему, прилетел из другого времени – как старое воспоминание. Запах показался знакомым, но ему не удавалось его определить. И тут до него дошло: это дух юности, и он очень близко. Юность. Жалкая, отчаянная, нищая – преувеличена слава ее. В глубине души он знал, что при сильном теле ум невежествен и мал и его оскотинивает обман – временами в виде любви, а иногда в виде убеждений.
– Доктор Ачарья, – еще разок отважилась Опарна. Он откинулся в кресле и мирно обозрел ее. Она ему нравилась. Произвела в Южной Америке осмысленное исследование частной жизни микробов почвы, которые выживали в почти внеземных условиях. Свежа, умна и знает все, что ей положено. Женский интеллект, сдержанный и расторопный, он предпочитал гениальности мужчин – та частенько производила впечатление уродства.
Он потер руки и сказал:
– Ну что, Опарна. Итак. Что вас так задержало? – Она постаралась и бровью не повести. Тогда он уставился на дверь и погрузился в долгое уютное молчание.
Опарна попробовала осторожно начать:
– Вы меня вызывали?
– Да, вызывал, – сказал он. – Хотел узнать, как дела в лаборатории. Все в порядке?
Ей подумалось, что лицо у него как-то чересчур ухоженное. Зубы безупречны, из носа вообще ничего не торчит. Для индийца его возраста поразительно. Похоже, его опекает та же сила, что принесла орхидеи.
– Да, все в порядке, – ответила она. – Но, доктор Ачарья, вы говорили, что подвал – это временно.
– Я помню. Было бы славно обустроить астробиологическую лабораторию выше уровня моря. Сейчас никуда не годится. Знаю-знаю. Я вас вообще-то вызвал, чтобы сообщить скверные новости. Места нет. Лаборатории требуется простор, а у нас попросту нигде нет места, похоже, – кроме подвала.
Ачарья встал. Росту в нем было где-то шесть футов два дюйма. Громадное черное кресло содрогнулось от облегчения. Он крутнул брюки на талии.
– Пойдемте к вам в лабораторию, – сказал он и ринулся вон из кабинета. В приемной Ачарья вильнул пальцем, призывая Айяна Мани за собой.
Они двинулись втроем по нескончаемому коридору. Древесный перестук каблуков Опарны по-прежнему был настолько чужд Институту, приученному к невыразительной тишине мужчин, что Ачарья оглянулся на нее и ее ноги. Она кротко улыбнулась и попыталась идти потише. А из-за этого почувствовала себя глупо и на миг рассердилась. Опарна не привыкла к подобострастию и задумалась, с чего она вдруг так ведет себя в присутствии этого мужчины. Она слыхала о нем всякие громкие истории. О его эпохальных припадках ярости и трагической гениальности. Но не могла принять, что вот так оно между ними и будет дальше. Опарна поднажала, чтобы идти с ним в ногу, и поискала в голове, чего бы сказать такого дружелюбного, уравнивающего.