Сергей Есенин. Биография
Шрифт:
Даже самые непритязательные стихотворения Сергея Есенина 19141915 годов уже ощутимо окрашены влиянием символизма: например, “чародейные терема” попали в его стихи не столько из словаря народных сказок и песен, сколько из словаря символистов (вспомним хотя бы зачин стихотворения Федора Сологуба 1897 года “Чародейный плат на плечи…”). Следы прилежного усвоения символистской концепции двоемирия и символистского тяготения к многозначной и обобщенной образности можно обнаружить в, казалось бы, самых неожиданных фрагментах стихов Есенина этого времени. Например, в финале его перевода из Тараса Шевченко:
А там все лес, и все поля,И степь, и горы за Днепром…И в небе темно-голубомСам Бог витает над селом.В оригинале строка “И в небе темно-голубом…” отсутствует; ее символистский колорит скорее всего внесен переводчиком. [107]
Сергей
107
Наблюдение Р. Г. Лейбова. У Шевченко: “А там i лiс, i лiс, i поле, / I синi гори за Днiпром, / Сам Бог витае над селом”.
Можно также вспомнить есенинские агитационные стихи, написанные в связи с начавшейся в августе 1914 года Первой мировой войной. Религиозные метафоры здесь явно навеяны младшими символистами:
Грянул гром. Чашка неба расколота.Разорвалися тучи тесные.На подвесках из легкого золотаЗакачались лампадки небесные.Отворили ангелы окно высокое,Видят – умирает тучка безглавая,А с запада, как лента широкая,Подымается заря кровавая.Догадалися слуги Божии,Что недаром земля просыпается,Видно, мол, немцы негожиеВойной на мужика подымаются…В экспериментальном есенинском “Сонете” особенно отчетливо слышится влияние Блока, и в частности его лунных “Стихов о Прекрасной Даме” [108] . Этот сонет Есенин опубликовал лишь однажды (вероятно, сознавая степень его подражательности) – в февральском номере казанского журнала “Жизнь” за 1915 год:
Я плакал на заре, когда померкли дали,Когда стелила ночь росистую постель,И с шепотом волны рыданья замирали,И где-то вдалеке им вторила свирель.Сказала мне волна: “Напрасно мы тоскуем”, —И, сбросив свой покров, зарылась в берега,А бледный серп луны холодным поцелуемС улыбкой застудил мне слезы в жемчуга.И я принес тебе, царевне ясноокой,Кораллы слез моих печали одинокойИ нежную вуаль из пенности волны.Но сердце хмельное любви моей не радо…Отдай же мне за все, чего тебе не надо,Отдай мне поцелуй за поцелуй луны.108
Подробнее о лунной символике этих стихов см.: Магомедова Д. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М., 1997. С. 16–24.
Не только поэтика символизма, но и символистская концепция жизне-строительства уже оказывает существенное воздействие на молодого Есенина. Едва ли не впервые он всерьез задумывается о своем внешнем облике: теперь он хочет выглядеть поэтом деревенской Руси. Анне Изрядновой, как мы помним, Есенин приглянулся в коричневом костюме и зеленом галстуке. Н. Ливкин портретирует его “в синей косоворотке” [109] . Характерный эпизод – Есенин изображает сельского парня в городском костюме – запомнился Д. Семеновскому: “Он дурачился, делал вид, что хочет кончиком галстука утереть нос, сочинял озорные частушки” [110] .
109
Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 164.
110
Там же. С. 158. Если верить В. Катаеву, то к сходному балаганному приему Есенин прибегнул в 1925 году у Николая Асеева: “Его глаза стали светиться опасной, слишком яркой синевой. На щечках вспыхнул девичий румянец. Зубы стиснулись. Он томно вздохнул, потянул носом и капризно сказал:
– Беда, хочется вытереть нос, да забыл дома носовой платок.
<…> Его голубые глаза остановились на белоснежной скатерти, и я понял, что сейчас произойдет нечто непоправимое. К сожалению,
Обложка московского журнала “Мирок”
(1914. № 1, январь)
И вот уже в мемуарах Е. Шарова Есенин предстает "в подержанной деревенской поддевке” [111] , а у одного из посетителей поэтического вечера в университете имени Шанявского остался в памяти такой есенинский образ: "…Мальчик с золотой копной волос, одетый в розовую крестьянскую рубашку, вышитую крестиком. Я хорошо запомнил и его костюм, и его внешний облик” [112] .
111
Жизнь Есенина… С. 49.
112
Березарк И. Штрихи и встречи. С. 43.
Первое известное выступление С. Есенина в печати – публикация стихотворения “Береза” в журнале “Мирок” (1914. № 1, январь)
О том, что все эти переодевания были не случайными, а входили в продуманную есенинскую стратегию поиска своего образа, свидетельствуют строки из письма Есенина к Марии Бальзамовой от 29 октября 1914 года. Это юношеское письмо выглядит тем не менее как прозаический набросок к предсмертному есенинскому "Черному человеку”. Прямо называя своим жизненным руководителем поэта-символиста Федора Сологуба, Есенин с удивительной откровенностью, хоть и несколько рисуясь, обнажает перед Бальзамовой едва ли не основное свойство собственной личности: отсутствие подлинного нравственного стержня, позволяющее примерять на себя любые маски в стремлении во что бы то ни стало полнее и эффектнее выявить разнообразные грани своего таланта. С указания на эту есенинскую черту многие годы спустя начал воспоминания о поэте хорошо его знавший Сергей Городецкий: "Есенин подчинил всю свою жизнь писанию стихов. Для него не было никаких ценностей в жизни, кроме его стихов” [113] .
113
Городецкий С. О Сергее Есенине: Воспоминания // Новый мир. 1926. № 2. С. 137.
"Мое я – это позор личности, – пишет Есенин Бальзамовой. – Я выдохся, изолгался и, можно даже с успехом говорить, похоронил или продал свою душу черту, и все за талант. Если я поймаю и буду обладать намеченным мною талантом, то он будет у самого подлого и ничтожного человека – у меня… <…>
Хулу над миром я поставлюИ соблазняя – соблазню.Эта сологубовщина – мой девиз” [114] .
114
Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 6. С. 59–60. Есенин неточно цитировал строки из стихотворения Сологуба “Когда я в бурном море плавал…” (1902).
Впрочем, и к этому признанию следует отнестись с определенной осторожностью – как к очередному есенинскому актерскому монологу.
Портрет молодого московского поэта будет непростительно обеднен, если мы не отметим те его черты, которые кажутся нам наиболее органичными, неизменно притягивавшими к Есенину союзников и просто сочувствующих. В полной мере эти черты проявились в первом опубликованном есенинском стихотворении “Береза”. Оно появилось в январском номере московского детского журнала “Мирок” за 1914 год под псевдонимом “Аристон” [115] :
115
Аристон – механический музыкальный инструмент, на котором при посредстве вращаемых пружиной круглых картонных пластинок с вырезанными продолговатыми отверстиями разной величины исполнялись музыкальные пьесы. Подробнее о есенинском псевдониме см.: Кошечкин С. “Псевдоним мой “Аристон”” // Смена. 1976. № 23.