Сергей Есенин. Казнь после убийства
Шрифт:
«…Хочется уехать, да и уехать некуда, — писал Есенин критикуй историку литературы Иванову-Разумнику. — Вероятно, после пожара всегда так бывает». «Сережа собирался за границу», — вспоминала Софья Толстая в письме к М. Горькому. Есенину были неприятны, по его выражению, «…свиные тупые морды европейцев»; о них же: «…такая гадость, однообразие, такая духовная нищета, что блевать хочется»; о бельгийском порте-курорте Остенде: «Сплошное кладбище <… >нелюди, а могильные черви, дома их — гробы, а материк — склеп». Ему, самому русскому художнику слова, не хватало в чужих краях общения, взаимопонимания, внимания к личности человека. «И ни как не желаю говорить на этом проклятом аглицком языке, — грубовато-шутливо писал он Анатолию Мариенгофу 12 ноября 1922 года, — кроме русского, никакого другого не признаю…»
Британия казалась ему наиболее привлекательной: он любил Шекспира и других английских писателей; щеголял
Любопытно, Есенин — русак был не одинок среди близких ему по духу русофилов. Родоначальник славянофильства А. С. Хомяков говорил, что Англия — лучшее из существующих государств, а славянство — лучшее из возможных. Такой взгляд был, вероятно, близок и мироощущению Есенина.
Замысленный побег окончился трагически. Он вел себя весьма неосторожно в своих планах, наивно доверялся людям, ведущим двойной образ жизни (Г. Устинов, Н. Никитин, В. Эрлих и др.). Письмо «подсудимого» к Петру Чагину (27 ноября 1925 года), в котором он откровенничает «.. махну за границу», наверняка было перлюстрировано.
Связь с «богемной» окололитературной публикой стоила ему головы. По этому поводу его еще в 1916 году печатно предупреждал поэт Александр Тиняков псевдоним «Одинокий»).
«Казненный дегенератами» назвал свою статью в «Красной газете» талантливый и смелый писатель Борис Лавренев (в первоначальном варианте упоминалась фамилия Ан. Мариенгофа, исключенная из текста редакцией). Если верить Вадиму Шершеневичу, обиженный Мариенгоф даже подавал в суд на Лавренева, ответившему истцу резким выпадом.
Опять мы отклонились от главного вопроса: если Есенин не жил в «Англетере», то где же он находился 24–27 декабря 1925 года и почему скрывался от приятелей и знакомых (художник Соколов, критик Оксенов и др.)?
Ответ, на наш взгляд, следует искать в воспоминаниях вдовы коменданта гостиницы Антонины Львовны Назаровой. Она, не сомневаясь, припомнила, что поздним вечером, 27 декабря, ее муж находился в 5-м «есенинском» номере отеля вместе с управляющим домом 8/23 по проспекту Майорова, буквально соседствовавшим с «Англетером» и сексотом ГПУ Ипполитом Павловичем Цкирия. Спрашивается, зачем ему было в поздний воскресный вечер появляться в «Англетере»? Отдыхал бы, попивал свое любимое «Кахетинское», развлекался бы с барышнями, до которых он был большой охотник. Разгадка появления Цкирия в «Англетере», видимо, в том, что в гостинице он выполнял свои прямые обязанности — контролировал тайное перетаскивание мертвого тела поэта из «своего» дома № 8/23 (проспект Майорова). Напомним, что во владении Цкирия находилось здание-призрак, где, согласно официальной справке, обитало в квартире № 2 (26 апреля 1926 года) всего лишь шесть человек: управдом В. Шульц, владелец булочной Н. Луговкин, рабочий А. Духов, дворник Н. Поветьев, его жена Мария Яковлевна и двое их детей. [108] Что же — все остальные квартиры огромного особняка пустовали? Полагаем, здесь располагались тюремные помещения, где подвергались допросам и пыткам все арестованные. Не исключено, 24 декабря 1925 года сюда и доставили Есенина.
108
ЦГА, ф. 1963, оп. 180, ед. хр. 3038 (о доме № 8/23 по просп. Майорова, 8/23, управдом П. П. Петров (Макаревич).
Очень удобно: в 8-м доме чекисты «по душам» говорили с заключенными (в любой час дня и ночи), а после «работы» отправлялись (не по подземному ли переходу?) на покой в соседний «Англетер». Листаем список жильцов получекистской цитадели (октябрь 1925 года): тайные службисты Константин Денисов (квартира № 20), Альберт Стромин-Геллер (25), Вульф Фельдман (26), МордкоТепер (26), Дмитрий Тейтель (31), Шахова (35), Израиль Шкляр (109), Евгений Чудновский (119), Рахиль Иоффе (129), Евгений Кушников (130), здесь он квартировал вместе с проституткой Рейзой Закс; сюда, как помним, «прописали» призрак Устинова). В квартире № 4-а сапожничал Густав Ильвер; с его дочерью Эльзой нам доводилось встречаться (ее отец отзывался о смерти поэта так: «Удавился, чернильная душа»). Кроме сотрудников секретного ведомства, в гостинице обитали заметные деятели партийно-советского аппарата,
Вернемся на минутку к Ипполиту Цкирия. В его фальшивом «коммунальном» «личном деле» сказано, что он работал кочегаром и некоторое время счетоводом. [109] В Красной Армии-де не служил. Таким извивам карьеры Ипполита Павловича верить нельзя. Ему, знатоку турецкого языка, человеку образованному, доверяли управление крупными коммунальными объектами (Моховая, 32, гостиница «Гермес», набережная Мойки, 86, Комиссаровская, 3 — в последнем здании располагалось чекистское общежитие). [110]
109
Список жильцов «Англетера»: ЦГА, ф. 1963, оп. 180, ед. хр. 3031.
110
«Личное дело» И. П. Цкирия: ЦГА, 3185, оп. 1, ед. хр. 1995, л. 15 («Анкетный лист»).
Более достоверен «Анкетный лист» Цкирия (недавно рассекречен). [111] Родился он в местечке Гоби Зугдидского уезда Кутаисской губернии. Сам подчеркивал: «грузин (менгрелец»). Окончил 8-ю гимназию. «Имел, — похваляется он, — свой дом и [пахотную] землю». [112] Говорит, что четыре года служил на канцелярских должностях в Красной Армии (явно лукавил); «конторщик», «счетовод» — темнил он в том же «Анкетном листе». Достаточно знать — управдомы крупных жилищно-коммунальных домов обязательно являлись сотрудниками ГПУ — таков был закон. После «англетеровской» истории Цкирия пошел в гору: возглавил все управления домами Центрального района Ленинграда!
111
ЦГА, ф. 3185, оп. 9, ед. хр. 1995, л. 15. «Анкетный лист» И. П. Цкирия.
112
Служебный формуляр И. П. Цкирия: ЦГА, ф. 3185, оп. 1,ед. хр. 1995, л. 170(1925–1928).
Отбросим фальшь современников поэта, лжесвидетелей и прислушаемся к честным очевидцам. Прощание с телом Есенина в 5-м номере «Англетера» состоялось 28 декабря. Искренно любивший поэта молодой критик Иннокентий Оксенов вспоминал: «В гробу он был уже не так страшен. Ожог замазали, подвели брови, губы. Когда после снятия маски смывали с лица гипс, волосы взмокли, и, хотя их вытерли полотенцем, они легли, как после бани, — пришлось расчесывать. Ионов не отходил от гроба. <… > С важным видом выгонял посторонних Лаганский. Были Никитин, Клюев, Садофьев, Всеволод (Рождественский. — В. К.), Борисоглебский» и другие. «Народа на выносе было немного, публика не знала, "летучки" разбрасывались, почему-то говорят, только на Загородном (проспекте. —В. К.). [Елизавета] Полонская положила в гроб хризантемы». [113] Так писал наивный и растерянный свидетель, не проникший в сущность есенинской трагедии.
113
«Москва», 1995, сентябрь. С. 177.
В «Дневнике» Оксенова важно указание на распорядителя «порядка» в 5-м номере гостиницы Лаганского. Весьма осведомленная фигура (настоящая фамилия Магазинер) (1887–1943) Ершей Миронович в «Анкете для словаря современников» (фонд Г. Г. Бродерсена) сообщал: [114] корреспондент «Известий», литератор, бывший моряк, окончил юридический факультет Петроградского университета. Отец — Мирон Михайлович, мать — Берта Владимировна Гладштейн, по выражению их сына, «мелкие торговцы и ремесленники черты еврейской оседлости». Пытался стать киносценаристом; печатался в «Красной ниве», «Огоньке», «Дальнем Севере», «Экране». Морскими путями побывал в Ревеле и в Англии. Надо думать, он был не случайным «дежурным» в 5-м номере «Англетера». Сюда допускали только «своих» людей. Таких, как фотограф Моисей Наппельбаум. В рассказах о нем больше трубили о его репрессированной дочери Иде Наппельбаум (читайте ее лукавую книгу «Угол отражения…»), маленькой и случайной поэтессе со спрятанной трудной биографией.
114
Лаганский (Магазинер) Еремей Миронович. Анкета для словаря современников. Автограф. ОР РНБ, ф. 103, ед. хр. 88 (фонд Г. Г. Бродерсена).