Сергей Горбатов
Шрифт:
— Дома герцогиня? — спросил он Сильвию, здороваясь с нею.
Сильвия, как и всегда, вдруг вспыхнула, потом побледнела и с изумлением и тревогой стала вглядываться в лицо его.
— Дома, дома, — проговорила она, — и я сейчас проведу вас к ней, только прежде мне нужно кое-что сказать вам…
— Что такое? Я вас слушаю, милая Сильвия.
— Но прежде… нет, скажите вы мне, сударь, что такое с вами? Вы такой бледный, вы, верно, больны? Вот уже пять дней как мы вас не видели — я очень тревожилась…
— Да, я нездоров, но дело не в этом, это пустое. Что такое вы хотели сказать мне?
— К сожалению, в моих словах будет очень мало для
Сергей вздрогнул.
— Что же он здесь делает? Ведь это шарлатан.
— Да, шарлатан, — перебила его Сильвия, — и, может быть, даже гораздо хуже. Дело в том, как я его увидала, так сейчас и поняла, что тут неладно. И начать с того, что я почти головою могу ручаться, что он вовсе не граф Монтелупо… Лет пять тому назад я встречала в Болонье одного синьора Бринчини, который как две капли воды был похож на него. Этот Бринчини пользовался самой дурной репутацией, он несколько раз попадался в каких-то неприличных историях и был уличен в плутовстве за картами… Кончилось тем, что он бежал из Болоньи. Конечно, иногда встречаются люди очень похожие друг на друга, но такого сходства я никогда еще не видала, да и вряд ли оно может быть, только этот господин постарел немного и научился лучшим манерам… Но этого мало, в Италии никто никогда не слыхал имени графа Монтелупо, а недалеко от Болоньи, по дороге во Флоренцию, есть только гора, которая носит это название…
— Все, что вы говорите, Сильвия, очень важно, — в волнении произнес Сергей. — Я как только увидал этого человека, заметил в нем много фальшивого, я сам думал, что это самозванец; но ведь у меня, кроме моего впечатления, не было никаких данных, чтобы утверждать это, а вот у вас есть и данные. Вы должны были тотчас же рассказать все это герцогине.
— Я так и сделала, — отвечала Сильвия.
— Ну и что же? Что она?
— Она на меня рассердилась и приказала мне молчать. О, я никогда еще не видала герцогиню такой сердитой, она даже топнула ногой: «Как вам не стыдно, — говорит, — клеветать на человека, вы и сходство это, и свою гору Монтелупо во сне видели! Графа все знают за самого почтенного и интересного человека — это великий ученый».
Сергей слушал, грустно опустив голову. Сильвия продолжала:
— Может быть, и правда, что он великий ученый и колдун, потому что сразу заколдовал герцогиню — она только о нем и говорит эти дни, только им и бредит. И знаете ли, вчера сама повезла его в Тюильри представить королеве, вернулась такая радостная, а к вечеру он опять явился.
Сергей не знал, куда деваться от тоски и самых мрачных предчувствий.
«Так вот отчего она в эти пять дней не поинтересовалась узнать, что с ним такое, вот почему не писала ему ни строчки — ей некогда было думать о нем, так она занята своим новым знакомым!»
— Может быть, и теперь он там? — спросил Сергей Сильвию.
— Пока его еще нет, пожалуйте, но я не могу поручиться, что он не явится вслед за вами.
Сергей прошел в будуар и очутился перед герцогиней. Она даже не заметила его появления, она была погружена в чтение какой-то книги.
— Мари! — прошептал Сергей.
Она подняла голову и взглянула на него равнодушными, холодными глазами. Таким взглядом она простилась с ним в последний раз и таким взглядом теперь его встречала.
— A, Serge, это вы, наконец. А я думала, что вас уже нет в Париже…
—
— Я каждую минуту ждала, что вы сами меня известите об этом.
— Мари, что это такое? — с мучением произнес Сергей. — Что за тон — я не узнаю тебя, разве когда-нибудь прежде ты меня так встречала? Ты не знаешь, что было со мной в эти дни, да и знать не хочешь. Что же это такое? И если ты на меня за что-нибудь сердишься, скажи прямо.
— Я ни на что не сержусь, — равнодушно проговорила герцогиня, стараясь улыбнуться. Но ее улыбка вышла такой бледной…
— В таком случае, как мне понимать все это? Сейчас, сейчас говори, отчего ты такая?
Она пожала плечами.
— Я такая же, как и всегда, а если ты для того приехал, чтобы вести такие неприятные разговоры и делать сцены, то, право, и приезжать не стоило. Я сказала, что не сержусь… Нет, я солгала, я сержусь на тебя, да и как же мне не сердиться, ведь это, наконец, Бог знает что такое — ты начинаешь преследовать меня упреками, ты вечно недоволен, все во мне тебе не нравится с некоторого времени. Это нужно оставить, мой милый.
Сергей многое мог бы ей ответить, но удержался, он решился прямо приступить к делу.
— Правда ли, что у тебя постоянно этот граф Монтелупо? Правда ли, что ты вчера представила его королеве?
— Конечно, правда, но что же из этого? А, ты вздумал ревновать!
— Я надеюсь, что покуда не имею никаких для этого оснований, — по-видимому, спокойным голосом произнес Сергей, — я слишком тебя уважаю и считаю благородной женщиной, а потому и не осмелюсь ревновать тебя к неизвестному человеку, которого ты совсем не знаешь, которого увидала пять дней тому назад. Но если я спрашиваю тебя об этом человеке, то для того, чтобы подать тебе совет.
— Совет? Любопытно, какой совет, я слушаю.
— А вот что, — бледнея и едва сдерживая накипавшую злобу сказал Сергей, — это обманщик, это самозванец, и я советую тебе, я прошу тебя перестать принимать его.
Герцогиня вспыхнула и нервно поднялась с дивана, на котором сидела.
— Что такое?! Давно ли ты считаешь себя вправе вмешиваться в мои дела? Я должна оскорбить человека, достойного всякого уважения, только потому, что он не имеет чести тебе нравиться! И ты еще говоришь, что ты не ревнуешь! Что же это такое, как не самая глупая ревность? Но в таком случае лучше раз и навсегда объяснимся, чтобы впредь не было никаких недоразумений между нами. Ты меня не первый день знаешь, и ты должен знать, что я не настолько бесхарактерна, не настолько ребенок, чтобы без рассуждений исполнять чужие капризы. Или приди в себя и будь как следует, не мучь меня упреками, мрачными предчувствиями, прописной моралью, одним словом, не разыгрывай в этом будуаре драму, не мешайся в мои дела, предоставь мне принимать кого я хочу и интересоваться кем мне угодно — или лучше разойдемся. Я не намерена выносить подобного деспотизма, и никакая любовь не устоит против всех этих неприятностей…
Он слушал ее, не веря ушам своим. Она стояла перед ним негодующая, холодная. Как ни всматривался он в нее, не мог подметить в ней ничего прежнего.
— Ты меня не любишь?! — отчаянно и с ужасом крикнул он.
— Ах, опять драма, опять трагедия! Боже, как все это скучно!
Она отошла от него и взялась за книгу. Он постоял еще несколько минут, не говоря ни слова и не спуская с нее изумленного взгляда.
— Прощай! — наконец, прошептал он не своим голосом и, шатаясь, вышел из комнаты.