Сергей Горбатов
Шрифт:
Где-то близко, почти над самой головой, из глубины дубовых ветвей, раздались звуки соловьиной песни. У озера, в кустах осыпавшейся сирени, им завторило новое щелканье, отозвалось чуть не на каждом дереве — и пошли звонкие переливы, с каждой минутой перебивая друг друга, подхватывая последние нотки и заливаясь звончее и звончее, будто все соловьи со всего царскосельского сада слетелись в этот тихий утолок и давали свои прощальные серенады перед скорой разлукой.
Сергей заслушался этого пения, и вспомнились ему такие же тихие, соловьиные
Ему думалось — как хорошо теперь там, на берегу Знаменского озера, в голубой беседке! Может быть, там теперь белеется платье Тани, она сидит на шатких ступеньках и тоже слушает соловьиные песни, и думает о нем. И ей так же тоскливо, и в ней такая же жажда, поднятая этой душистой, горячей ночью. И ему уже виделось, как призывно и нежно блестят ее глазки, как простираются к нему ее крепкие, полные руки…
Зачем же все это? Зачем эта разлука? Зачем этак неволя?..
Но ведь он сам захотел этой неволи, этой разлуки. Он сам бежал от Тани за призраком новой жизни, нового счастья!..
Ну и что же — прошло немного времени, куда девалась эта новая жизнь?.. Где же счастье? Оно опять-таки осталось там, в голубой беседке…
«Таня! Таня!!» — почти громко, с замиравшим сердцем звал он к себе милую, далекую девушку.
И ему уже начинало казаться, что она его слышит, что она спешит к нему. Вот между кустов мелькает ее белое платье.
Что это, не сон ли?.. Его чуткий слух ясно различает шорох шагов. Белая фигура все ближе и ближе.
Весь в волнении, почти готовый поверить в невозможное, он вскочил со скамейки, кинулся к приближавшемуся призраку. Вот он уже в нескольких шагах от него. Он остановился и вздрогнул — перед ним императрица…
Да, это ее полная, величественная фигура в белом кашемировом капоте, в маленьком чепце на голове, из-под которого спускается несколько мелких локонов.
Она тоже остановилась и вздрогнула, но, внимательно всмотревшись в Сергея, ласково протянула ему руку.
— Ах, это ты?! Ты меня испугал… Я не думала кого-нибудь встретить… Я желала пройтись одна и даже сказала, чтобы никого не пускали на эту дорожку… Как вы сюда попали?..
— Ваше величество, простите меня, — совсем смущенный и будто упавший с облаков выговорил Сергей. — Я шел не со стороны дворца… давно гуляю… заблудился…
— Беда невелика, — тихо сказала Екатерина, — и если вы заблудились, то это даже кстати — я выведу вас на дорогу… Да и сама устала… помоги мне… пойдем…
Она оперлась на руку Сергея и тихо пошла с ним вдоль озера по береговой дорожке.
Он с болью оторвался от своих мечтаний, от мыслей о Тане. Он уже не слышал соловьиных песен, не чувствовал душистой свежести, несшейся ему навстречу. В нем было теперь только одно смущение, одна забота идти мерно и плавно, в ногу с императрицей,
— Я что-то совсем устала сегодня, — сказала она таким слабым и кротким голосом, какого он еще никогда не слыхал от нее. — Я нездорова, голова тяжела… думала освежиться… но эти светлые ночи, эти соловьи на меня иногда дурно действуют… тоску нагоняют… Не желаю тебе тоски такой, друг мой!
— Как тяжело слышать от вас подобные слова, ваше величество! — нашел в себе силы ответить Сергей. — Когда вам весело — и всем весело, ваша тоска производит всеобщую тоску. Мы все чувствуем заодно с вами.
Она слабо улыбнулась.
— Если б это было так, тогда все бы должны были стараться, чтобы я не тосковала, а между тем многие об этом не думают. Я встречаю немало неблагодарности, beacoup de duplicit'e… и именно в тех, от кого всего менее могла ожидать этого. Такие ошибки в людях в мои годы очень тяжелы… Ах, и вечно-то ложь и обман! И зачем, зачем — когда я так люблю искренность и только ее и желаю?! Но, конечно, я не стану, обманувшись в ком-нибудь, найдя в одном дурные качества, — подозревать те же качества в других… Вот я уверена, мой юный друг, что вы и искренни, и не двуличны.
— Благодарю, ваше величество, за такое лестное обо мне мнение. Но смею надеяться, что я заслужил его: я ненавижу фальшивость и нахожу всего лучше быть искренним.
— Да, ты молод и неиспорчен, слава Богу, — ласково сказала Екатерина, — оставайтесь таким, хотя это и очень трудно в жизни. Ну, и докажите мне, что ни я, ни вы в вас не ошибаемся; скажите, о чем вы думали, там, у пирамиды, окруженные тенями моих верных собачек, про что вам пели соловьи?
Вспыхнули щеки Сергея, опустились глаза его, и в то же время он заботливо соразмерял свой шаг с шагом императрицы и старался крепче поддерживать ее руку.
— О чем я думал?.. — прошептал он. — Да и сам хорошенько не знаю, ваше величество.
— Как не знаете?.. Вы, наверное, думали о ней?!
Он изумленно поднял глаза. Екатерина пытливо в него всматривалась. Ее светлые, блестящие глаза были так близко-близко, ему становилось даже страшно.
— О ком о ней? — запинаясь, прошептал он.
— Dieu, que sais-je? Да, наверное, у тебя есть «она», celle, que vous aimez!.. Eh bien, moi franchement, mon ami — ведь ты ее любишь?
Сергей вдруг замедлил шаг, почти остановился и, прямо взглянув на императрицу, в каком-то порыве, почти отчаянно выговорил:
— Oui, je l'aime, votre majest'e!
И он опять стал соразмерять свой шаг с шагом императрицы.
Прошло несколько мгновений. Далеко-далеко раздавалась соловьиная перекличка, какая-то большая рыба плеснулась в озере; в древесных ветках раздался шорох, спросонья встрепенулась птица — и опять все смолкло.
— Где она, близко или далеко?
— Далеко…