Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…
Шрифт:
Сергей Васильевич играет Баркаролу… Играет мягко, задумчиво, по-весеннему молодо. И вдруг – ликующий взрыв счастья: «Весна идет! Весна идет! Мы молодой весны гонцы!..»
Теперь уже сам Сергей Васильевич гонит нас заниматься, ему ведь тоже надо работать. А мне неохота. Скрепя сажусь за свой аккомпанемент, который после того, что я только что слышала, кажется мне еще противнее. Но завтра его будет проверять мой профессор Иосиф Иванович Витоль, придира, сухарь. Не дай Бог, параллельная квинта или октава попадутся – беда, двойка обеспечена. А главное, сейчас мой дядя Сережа заниматься начнет, а я тут скверную музыку сочинять должна.
Сергей Васильевич чувствует, как мне
– Над чем стараешься, секретаришка?
Я начинаю ему жаловаться, что мелодия, к которой надо сочинить аккомпанемент, скучнейшая, в голову ничего не лезет, и вообще – плохо. У Сергея Васильевича поблескивают озорные искорки в глазах, и он мне говорит: «Не печалься, мой секретаришка, я тебе напишу аккомпанемент, а завтра ты мне скажешь, сколько за него Витоль поставит».
В двадцать минут аккомпанемент готов, да какой! С рахманиновскими триолями, с его характерными переливчатыми гармониями, со всей присущей его музыке прелестью. Сергей Васильевич очень доволен своей шуткой, а главное, «взволнован»: какую же отметку он завтра получит за свою работу? Теперь все в порядке; он садится играть, и я бросаю сочинять музыку и сажусь около него.
Назавтра я, с невозмутимой физиономией, подаю «свою» работу Витолю. Смотрю, он играет и постепенно лицо его мрачнеет. А к концу вся фигура его выражает полное неудовольствие. Он говорит мне:
– Слишком вольная музыка. Недостаточно строго. Есть ошибки.
И влепляет мне – тройку! Я в восхищении! Лечу домой и показываю отметку Сергею Васильевичу.
Надо было видеть его восторг, когда он узнал, что композитор Витоль поставил композитору Рахманинову тройку! Долго он не мог успокоиться, хохотал до слез. А потом всем рассказывал, как благодаря мне заработал единственную тройку в жизни. Хорош же был мой профессор, который не мог разобраться, что этот аккомпанемент был единственной хорошей музыкой, написанной «мной» за мою консерваторскую жизнь, да и то не самостоятельно, а волшебными руками Рахманинова.
А сочинять музыку мне приходилось из-за Александра Ильича Зилоти, который настоял на том, чтобы, учась пению (у меня был хороший голос), я одновременно проходила класс композиции.
– Чтобы ты у меня была образованным музыкантом, а не так, как наши певцы… – говорил он.
И вот я окончила консерваторию. А к тому времени мне «благополучно» в той же консерватории сорвали голос. Тем не менее дипломную работу – фортепианную сонату – я написала, получила четверку и диплом. На мой вкус музыка в моей сонате была ужасная, «похожая на всех зверей», как выражался про такого рода музыку Сергей Васильевич, на что я и жаловалась ему в письме и получила следующий ответ:
«Мой милый секретарь и уважаемый коллега. Приношу тебе мое сердечное поздравление. Да будет тебе легка та степень, которую ты искала и которой тебя удостоили. Твое недовольство сонатой объясняю чрезмерной недоверчивостью к себе и скромностью. Ты моя племянница и заразилась от меня этими в высшей степени похвальными достоинствами или, вернее, недостатками. Что ты думаешь теперь делать? Где все твои?
Обнимаю тебя и крепко целую.
Твой С. Р.
10 мая 1914 г.
Мои в данную минутку здесь и пока здоровы. Тебе кланяются».
После окончания мною Консерватории Сергей Васильевич к названию «секретаришка» церемонно прибавлял: «мой уважаемый коллега». Он говорил мне: «Мой уважаемый коллега и секретаришка, когда будешь композитором, то пиши только то, что в тебе поет, и никогда не иди на поводу у моды. Всегда верь своей правде». И сколько я ни убеждала его, что сочинять музыку я никогда не буду, он
Для моей семьи настали довольно трудные времена в материальном отношении. Жили мы уже не в центре города, а в меньшей, чем прежде, квартире, и останавливаться Сергею Васильевичу у нас было неудобно: квартира была на Петроградской стороне. Но я по-старому, по его просьбе, встречала его на вокзале и не отходила от него целыми днями. Так, перед отъездом из Америки он писал мне:
«Милая моя Зоечка, твое второе письмо получил, но адрес позабыл твой и поэтому отвечаю на дядю Сашу. Хотя я и не остановлюсь у вас, но всё-таки надеюсь, что ты приедешь меня на вокзал встретить.
В Петербург приезжает Наташа, и мне хочется остановиться с ней где-нибудь поближе к Двор[янскому] собр[анию]. После концерта думаю выехать в Москву.
Крепко тебя обнимаю и целую.
С. Р.
2 февраля 1910 г.»
Хотя большое количество свободного времени Сергей Васильевич все-таки проводил у нас, но, конечно, для меня было большим горем, что он не жил у нас; Сергей Васильевич это знал и был со мною особенно ласков и деликатен.
И вот он придумал, чтобы на Рождество я приехала к нему в Москву. Я тогда уже подрабатывала, но денег на эту поездку сколотить никак не могла. Когда он уезжал от нас, я прощалась с ним на вокзале печальная, так как знала, что ни о какой поездке в Москву не может быть и речи. И никак не могла понять, почему мой дядя Сережа, всегда такой чуткий и внимательный ко мне, в таких грустных для меня обстоятельствах веселится и как-то необыкновенно лукаво на меня поглядывает.
Так мы и расстались: он веселый, а я с недоумением и грустью в душе. И еще, когда поезд тронулся, он, как будто для того чтобы сильнее разбередить мою рану, с площадки вагона крикнул мне:
– Так, Зоечка, жду тебя скоро в Москве.
Меня даже зло взяло. Пришла домой и ни с кем разговаривать не хочу. С горя села задачи по гармонии решать. И вижу: на столе письмо на мое имя, без марки. Спрашиваю своих – откуда? Говорят – не знают: посыльный принес и оставил. Открываю письмо – и там пятьдесят рублей и записочка: «Моему секретаришке, чтобы на праздники ко мне в Москву приехала». Здесь весь Сергей Васильевич: душевный, внимательный и донельзя деликатный. Сам он не мог мне дать деньги, он этим подчеркнул бы, что мне трудно живется материально. А он хорошо помнил, что значит, когда трудно живется. Так он с посыльным прислал.
Праздники я провела у Рахманиновых в Москве. На этот раз Сергей Васильевич встретил меня на вокзале, и все две недели, что я у них прогостила, развлекал меня и доставлял мне всевозможные удовольствия. В сочельник у них был импровизованный маскарад. Пели, плясали, вокруг елки хороводы водили. И первым заводилой всех развлечений был Сергей Васильевич. Как заправский тапер играл он танцы, а потом ходил и просил:
– Бедному таперу заплатите что-нибудь за труды.
Водил меня в концерты, в театры. Тогда входил в силу молодой Монахов; он еще не перешел в то время в драму, а опереточный актер он был исключительный. Именно актер, а не тривиальная опереточная фигура, с приевшимися пошлыми трюками и шуточками. Уже в то время виделся в нем большой драматический актер, который позже создал замечательные сценические образы в пьесах «Слуга двух господ» Гольдони, «Венецианский купец» В. Шекспира. Сергей Васильевич специально повел меня смотреть Монахова, которого он ценил и ставил как актера очень высоко.