Серийные убийства в Великобритании. Хроники подлинных уголовных расследований

Ракитин Алексей Иванович

В принципе, положение обвиняемого выглядело далеко не безнадёжным, поскольку всё обвинение строилось на косвенных уликах и выглядело далеко не безупречным: никто не видел Страффена на месте убийства Линды Бойер, никто не мог доказать, что он там действительно бывал, и, наконец, не существовало доказательств тому, что обвиняемый и жертва вообще встречались. Всё, чем оперировало в своих утверждениях обвинение, сводилось к совпадению времени побега и убийства, а также однозначному толкованию опрометчиво сказанных Страффеном слов.

Джон Страффен

на пути в суд под конвоем тюремных надзирателей.

После отбора присяжных заседателей и приведения их к присяге было зачитано обвинительное заключении, и суд приступил к заслушиванию свидетелей обвинения. И тут стала известна крайне неприятная для обвиняемого «домашняя заготовка» прокуратуры – обвинение попросило разрешения ссылаться на случаи убийств Бренды Годдард и Сесилии Бэтстоун годом ранее и допуске на процесс в качестве свидетелей лиц, связанных с обвинениями Страффена в этих преступлениях. Защита, разумеется, попыталась противодействовать этому, ведь было очевидно, что присяжные проведут параллель между гибелью девочек в Бате летом 1951 г. и убийством в Фарли-Хилл. Генри Элама пытался взывать к здравому смыслу судьи, указывая на то, что прошлогодние обвинения Страффена в убийствах не доказаны (ведь формально суд тогда приговора не вынес и не признал его вины!), кроме того, события лета 1951 г. не находятся в прямой причинно-следственной связи с убийством в Фарли-Хилл, но… но всё красноречие защитника разбилось о непреклонность судьи, постановившего, что прежние обвинения в адрес Страффена могут быть упомянуты в этом процессе и прокурор может вызывать тех свидетелей, каких сочтёт нужным.

После этого в высшей степени удачного начала обвинитель довольно резво принялся за дело и успел в первый же день процесса вызвать семерых свидетелей. В числе таковых оказался и отчим Линды Бойер, девочки, погибшей в Фарли-Хилл. Всё вроде бы шло своим чередом, свидетели давали вполне ожидаемые показания, и ничто не предвещало сюрпризов, но таковых избежать не удалось.

На второй день процесса утреннее заседание началось с задержкой – судья Касселс явился с опозданием чуть ли не в четверть часа. Как оказалось, к тому у него имелись самые серьёзные основания. В тот момент они не были озвучены, но с течением времени детали происшествия, задержавшего судью, были полностью восстановлены журналистами. Оказалось, что после окончания вечернего заседания 21 июля один из членов жюри присяжных, некий Уильям Глэдвин (William Gladwin), направился в клуб, членом которого являлся, и там позволил себе рассуждения о происходившем в суде. Глэдвин, в частности, заявил, что видел в суде человека, убившего Линду Бойер, который дал показания против невиновного, а потом самодовольно занял место в зале. По смыслу сказанное имело отношение к Рою Симмсу, отчиму погибшей в Фарли-Хилл девочке, но фамилия его в этой связи никогда не упоминалась, поскольку против Симмса ни до, ни после случившегося не выдвигались обвинения такого рода (его обвиняла лишь народная молва, и Глэдвин строил свои рассуждения именно на слухах).

Мистер и миссис Симмс, родители убитой Линды Бойер. Мать девочки несколькими годами ранее вторично вышла замуж и её новый муж – Рой Симмс – удочерил малышку. Общественное мнение, основываясь на кем-то пущенной сплетне, обвиняло отчима в убийстве Линды, при этом Страффену отводилась роль случайного свидетеля. Никакими доказательствами подобная версия трагических событий не оперировала, но как и всякая городская легенда чудовищная выдумка в них не и нуждалась. Облыжное обвинение надолго пережило современников и отзвуки его можно до сих порт отыскать в публикациях, посвященных Страффену.

Поведение

присяжного заседателя нельзя не назвать возмутительным, поскольку он грубо нарушил обязательства, принятые на себя перед процессом (прежде всего обязательство ни с кем не обсуждать ход суда вплоть до момента вынесения приговора. Кроме того, Уильям Глэдвин обманул участников процесса, заявив до приведения к присяге, что не имеет своего мнения о рассматриваемом деле и не знаком с его деталями. Такого рода заявление делает каждый член жюри присяжных, а если кандидат отказывается поклясться в этом, то в члены жюри он не попадает).

Глэдвин явно считал Симмса виновным в смерти падчерицы и не считал нужным это скрывать. О его высказываниях в клубе очень скоро стало известно полиции, которая сообщила полученную информацию обвинителям на процессе.

В течение ночи на уровне руководства Министерства юстиции шло совещание, на котором решался вопрос, как действовать в создавшемся положении. Особая деликатность ситуации заключалась в том, что полиция не желала раскрывать имя осведомителя, сообщившего о выходке Глэдвина в клубе, соответственно, этого человека нельзя было привести к присяге и официально допросить в суде (при этом правдивость сделанного осведомителем заявления под сомнение не ставилась). Соответственно, Глэдвина нельзя было официально обвинять в нарушении обязательств, принятых на себя при вступлении в члены жюри.

В конце концов, было найдено воистину соломоново решение: судья Касселс отвёл весь состав жюри присяжных, не сделав никаких заявлений относительно персональной виновности отдельных его членов. Он лишь обязал Глэдвина присутствовать в зале суда до окончания процесса, тем самым как бы намекнув окружающим, что отставка жюри связана именно с этим человеком. Прошло довольно много времени, прежде чем все эти перипетии стали достоянием гласности, в июле же 1952 г. они выглядели скандальными и необъяснимыми, лишь добавляя сенсационности судебному процессу.

Слева: Уилльям Глэдвин. Справа: судья Кэсселс.

Итак, на утреннем заседании 22 июля жюри присяжных в полном составе было отправлено в отставку, и судья постановил отобрать и привести к присяге новый состав жюри. События предшествующего дня повторились в точности – сначала отбирались кандидаты и формировалось жюри с основными и запасными членами, затем последовала их присяга, после чего был опять зачитан обвинительный акт и вновь вызваны для дачи показаний те же самые свидетели, что и накануне. И только после этого судебное разбирательство получило возможность двинуться дальше.

Защита выбрала, пожалуй, самую неудачную линию поведения. Вместо того, чтобы упирать на неразвитость умственной и психоэмоциональной сферы Джона Страффена и доказывать невозможность подхода к такому необычному обвиняемому с традиционными мерками, Генри Элама принялся развивать весьма спорный тезис о приверженности обвиняемого фундаментальным ценностям. Вкратце линия защиты сводилась к доказательству того, что Страффен, конечно, имеет задержку умственного развития, но сама эта задержка гарантирует его законопослушание (мол, наш обвиняемый, конечно, туп, зато послушен).

Если принять во внимание, что в суде уже выступили свидетели, рассказавшие о прежних выходках Страффена, в том числе и об убийствах девочек годом раньше, то нельзя не признать полную бессмысленность того, что адвокат пытался втолковать присяжным. Трудно объяснить, чем руководствовался адвокат при выборе тактики поведения на процессе. Скорее всего, Элама являлся доктринёром, человеком однажды выработанной идеи, негибкий и неспособный на быструю подстройку к меняющимся обстоятельствам.

<