Серое братство
Шрифт:
Мысли перекинулись на будущее нашего положения. Что могло с нами произойти? Степняки могут использовать нас в качестве рабов, могут продать кому-нибудь из знатных лиц, если таковые здесь водятся. Должны быть: Алам — не просто огромные земли. Здесь есть города, большие города, — уверял я себя. Это было лучшим исходом в нашей истории. Но был и худший конец: нас принесут в жертву какому-нибудь их поганому идолу. Терзаемый мрачными мыслями, я заснул.
Утром нас выволокли из ямы и с громкими криками повели куда-то в центр стойбища, беспрерывно тыча в спину остриями копий. Этот самый центр представлял собой пустое место с вытоптанной множеством
— Что они хотят? — самообладание совершенно покинуло Лодочника. Его бил мелкий озноб, голос предательски дрожал.
— Не знаю, — покачал я головой. — Не бойся, брат.
Нас поставили на колени и пригнули головы до самой земли. Я с трудом скосил глаза и увидел лишь высокие кожаные сапоги с металлическими бляхами на голенищах. Тут же мою голову дернули вверх. Передо мной стоял низкорослый, но довольно широкоплечий степняк с темным от загара лицом, с длинными засаленными волосами, беспорядочно разбросанными по кожаной куртке. На левом бедре висел такой же, как и у всех воинов, короткий меч. Вождь, понял я.
Мужчина что-то пролаял, но я смущенно пожал плечами.
— Не понимаю.
— Сатур? Ваграм? Камбер? — не успокаивался вождь.
Вероятно, он имел в виду или враждебные племена, или государства Алама. Но у Грика я не встречал таких названий. Неужели солидный муж просто бесстыдно врал?
— Андалия, — выдавил я.
Вождь мгновенно сузил глаза. Соображал. Молчание длилось долго. Я уже начал сомневаться в рассудке кочевника, когда он очнулся, повернул голову в сторону небольшой толпы, стоявшей позади него, и что-то коротко крикнул. Из кучи вылез неопрятный старик со слезящимися глазами. Вождь закаркал ему на ухо, и старик, страшно ломая язык, заговорил:
— Славная хан Суйдак спросить тебя, почему ты с оружием? Ты на нашей земля. Воин? Кто твой вождь?
— Скажи великому Суйдаку, что я не желаю причинить ему и его племени зла. Я оказался на вашей земле по незнанию. Я шел к большой воде.
Старик стал переводить, с трудом подбирая слова. Я боялся, что он не найдет точных слов, что в конечном итоге обернется против меня. Суйдак хмыкнул, обошел нас кругом, слегка пнул сапогом по спине Лодочника. Парень ткнулся лицом в землю. Раздался хохот. Суйдак вскинул руку, и все замолчали. Снова поток отрывистых фраз.
— Солнцезатмевающий Суйдак хочет выгодно продать тебя, — проскрипел старик. — Он говорит: тебе нечего делать у большой вода. Через десять дней приходить купцы и покупать у нас много товар. Камбер и Ваграм просят много хороший работник, сильный, здоровый. Суйдак получать много золота.
Нас отвели обратно в яму, и с тех пор нас только кормили объедками и не выпускали наверх. Тянулись однообразные дни. В назначенный срок никто не появился — я не особо волновался. Прошло еще пять дней. Заволновался Суйдак. Он что-то беспрерывно орал на своих людей, куда-то их отправлял. Еще через пять дней меня одного вытащили наверх и повели знакомой дорогой к площади. Тот же старик, радостно скалясь гнилыми зубами, заявил, что приехал покупатель с обозом. Действительно, по всему кочевью шла суетливая возня. С десяток больших
Меня купил купец с огромным брюхом, отсыпав при этом кучу звонкой монеты прямо в грязные ладони Суйдака, не особо заботясь пересчетом. Тут же работники купца сковали мои руки и ноги цепями, бросили на свободную от груза телегу. Беспокоило отсутствие Лодочника. Пусть даже я и остался один, без лишней обузы, но к парню успел привязаться. Оставлять его у Суйдака не хотелось.
— Там есть еще один воин, и ты можешь выкупить его, если ты желаешь, — сказал я купцу, не особо надеясь на понимание. Но купец, как ни странно, понял. Глядя на меня, он процедил сквозь зубы:
— Да и ты не впечатляешь, северная собака! Если бы не клятвенные заверения степного урода — гнил бы здесь.
Я счел благоразумным промолчать. Не в моих интересах злить торгаша. Молчи, если хочешь достичь цели.
Мы покинули кочевье. Обоз долго трясся по степным дорогам, которые и дорогами-то трудно было назвать. Так, наезженная колея в выжженной солнцем траве. Все это время со мной никто не говорил, а я имел удовольствие наблюдать согнутую спину возницы. Ни купец, ни солдаты ко мне не подходили, словно я был заразным. Но пить и есть приносили исправно. Этим заниался тощий слуга со следами какой-то болезни на лице.
На четвертый день пути, вернее, вечером, когда обоз встал на ночевку, купец появился возле повозки, где я сосредоточенно смотрел на черное небо, поражаясь обилию звезд, таких близких и ярких, долго молчал. Я тоже не старался завести с ним разговор. Купец прокашлялся.
— Ты знаешь, почему остался жив?
— Нет, — звякнул я цепями.
— Суйдак — предводитель одного из племен балангов, которые уже давно отпраздновали свой главный день в году — день Матери Степи. В этот день степняки совершают жертвоприношения, человеческие, между прочим…
Купец сделал паузу, ожидая моей реакции. Я и вида не подал, что заинтересован в его словах. Равнодушно пожал плечами. Купец хмыкнул.
— Тебе еще и потому повезло, что ты был пойман не во время войны. Иначе дикари сотворили бы размычку. Для этого они привязывают к каждой ноге по веревке, а другие концы — к лошадям. Потом заставляют их скакать по степи во весь опор к большому столбу. Перед ним они разбегаются в разные стороны…
— Знаю, — хмуро оборвал я его. С чего бы он стал пугать меня? Хочет показать, какой он добрый, спасая меня из лап кочевников?
— Откуда ты пришел, раб? — голос купца посуровел.
— С запада, — я усмехнулся. — Так что ты не прав, назвав меня северной собакой. Мой путь лежал через Драконьи Зубы. Там была наша застава. Хессы разогнали ее. В одном из боев меня с четырьмя воинами оттеснили от скал. Пришлось уходить в степь. Выжил только я и еще один парень, которого ты не захотел выкупить у Суйдака.
Я врал наполовину, зная, что купцу все подробности ни к чему. Он — торгаш, и в хитрости войны не вникает.
— Так это ваш рейд взбаламутил всю Степь? — необычайно рассвирепел купец. Он сел рядом со мной и концом плети приподнял мой подбородок. Теперь мы смотрели друг на друга: он — с ненавистью, я — с усталым равнодушием.