Серое небо Йоника
Шрифт:
Он многозначительно посмотрел на Соловейчика, тщательно сложил листки и сунул за пазуху.
Говорят, обещанного три года ждут. Симон уже и не чаял получить заветные копии, когда однажды после лекции, прохаживаясь между рядами, профессор уронил ему на колени большой конверт. Соловейчик нетерпеливо надорвал угол и увидел ксерокопию рукописи. Изящные, словно парящие в пространстве листа, буковки. Четкие, как по линейке, прописанные строчки. «Неужели он был таким, как про него говорят? — спросил себя Симон, пряча конверт в сумку. — Ханс… Сказочник — графоман, которого ненавидел весь город. Забитый, истеричный,
В конверте оказались две сказки — малютки и одна длинная, незаконченная. Придя домой, Симон разложил их на письменном столе и с наслаждением прочел. Сперва детскую — про улитку, которая боялась солнца и всегда носила на спине домик цвета дождя. Правильно, все улитки боятся солнца. Незатейливая история, яркая и живая, точно копошащийся на ладони жучок.
Затем прочитал о молекуле воды, которая жила сначала в снежинке, потом в капельке, до тех пор, пока не научилась летать. И наконец — красивую и мрачную легенду — притчу о пропавшем городе. Увы, она обрывалась на полуслове. Симон так и не понял, почему город вдруг ни с того ни с сего исчез со всех географических карт, а его название — из телефонных справочников и адресных книг. Стал ли он жертвой колдовства, пространственно — временного катаклизма, нашествия инопланетян? Пало ли на него чье-то проклятие?
«И в чем тут преступление? За что его возненавидели? — размышлял Соловейчик, неторопливо перебирая в сонном свете голубого ночника рассыпанные по подушке листки. — Что такого плохого или вредного он сочинил? Взрослые люди не любят сказки и сказочников, вот в чем, наверное, дело».
Даже если это не последняя вещица Ханса, то, наверняка, одна из последних. Его уже затравили. Он устал, отчаялся, больше не надеялся быть услышанным и понятым. И все-таки писал… Каждая фраза — это крик в пустоту. Каждое слово сочится кровью, точно израненное дерево — смолой. Словно болел он этим пропавшим городом, Ханс Сказочник, и хоть у позорного столба, да под градом плевков, но должен был о нем рассказать. «Интересно, — подумал Симон, — а можно ли отыскать Йоник хоть на одной карте?»
Загадочная легенда растревожила его сон. Листок выскользнул из ослабевшей руки, ночник замигал и превратился в полную луну, тусклую и любопытную. Небо стало тягучим и густым. И вот он сам, Симон, летит, продираясь сквозь вязкие облака… даже нет, не летит, а плывет по черным волнам, а под ним, на дне, расстилается город.
И город этот похож на Йоник и не похож в то же время, потому что никто еще не видел в Йонике такого буйства ночных красок, такой отчаянной, кричащей красоты, ломкого изящества форм и хрупкой гармонии линий. Симону кажется, что там, внизу, лежит огромный, сверкающий каждой гранью бриллиант.
«Наверное, не так это плохо — исчезнуть… если не насовсем, а только с географических карт. Исчезнуть и при этом остаться, в сказках, в снах, на морском дне…», — думает Соловейчик, пробуждаясь, и комната тонет в теплых золотых лучах.
После того сна что-то изменилось. Словно из рукописей Ханса в мир перетекла какая-то яркость. И небо стало не серым и даже не голубым, голубым, а нарядным и красочным, точно поле весенних цветов. Симон чувствовал себя, как человек,
Вроде бы нет причин радоваться, потому что город гибнет от неизвестной болезни, и каждый день людей забирают в клинику на Зимней горе, и по улицам страшно ходить ночью.
И все-таки в Йонике снова апрель, и голова кружится от легкой эйфории, и не хочется думать о плохом. А хочется поджигать вместе с детьми тополиный пух, пусть он и не горит, или бежать вприпрыжку, или сочинять стихи и расклеивать на фонарных столбах, как это делал тот, другой… стоп, не надо уподобляться злосчастному Сказочнику. Он, Симон, поведет себя умнее. Будет писать безобидные рифмовочки и чинно относить в редакцию. Ну, и рисунки заодно. Пускай привыкнут к нему, узнают его, как человека приличного. А потом он вдруг принесет им…
И тут Соловейчик, зажмурившись, представлял, как входит в кабинет главного редактора и кладет на стол рукопись романа — подлинную историю Ханса Сказочника. «Что они со мной сделают? — спрашивал он себя, внутренне улыбаясь. — Четвертуют? Зажарят на медленном огне? Ничего они мне не сделают!»
Он так замечтался, что не заметил, как очутился у собственного подъезда. А жил Симон Соловейчик в доме, похожем на взлетающий из-под земли самолет, огромный и тупоносый, с прижатыми к корпусу неуклюжими крыльями. Но так казалось только с одной стороны, если подойти с другой, это был дом как дом.
Симон поднялся по лестнице на второй этаж, позвонил и — укололся об испуганный взгляд матери.
— Мам, привет. Что-нибудь случилось?
Ну почему они все так боятся?
— Сегодня утром… забрали Лесли Шпигельмана.
— Кого?
— Шпигельмана из восьмой квартиры. У него дочка осталась, маленькая, десять лет. Одна. Мать полгода, как умерла.
Симон пожал плечами. Жалко девочку Шпигельманов, ну, да, наверное, есть родственники, которые о ней позаботятся. Или нет? Не оставаться же девчонке одной в пустой квартире.
— Может, ей помочь чем?
— Да чем мы поможем? Нам бы кто помог.
Симон сел за стол, мать поставила перед ним тарелку супа. Сейчас он пообедает, потом выучит главу для завтрашнего семинара, а там можно и чем-то для души заняться. Романом, например. И пусть мир рушится. Симон ел, не поднимая взгляда от тарелки и стараясь не встречаться с матерью глазами. Покончив с обедом, быстро ушел к себе и закрылся в комнате.
Скупой свет, просачиваясь сквозь тонкие кисейные занавески, окрашивал белые стены во все цвета радуги. Переливчатыми пятнами дрожал на линованных страницах лежащей на столе тетрадки.
«Он всегда сочинял сказки, — писал Соловейчик, низко склонившись над рукописью. Время от времени он останавливался и покусывал от нетерпения колпачок шариковой ручки. — Иногда совсем крохотки, не больше странички, а иногда целые сказочные повести. Населял их животными и цветами, злыми гномами, и коварными волшебниками, и простодушными феями, не ведавшими, сколько бед может навлечь на людей неумелое колдовство. Выдумывал истории о проклятых городах, о затонувших кораблях, о мудрых дельфинах, о мечтах, живущих в прекрасном стеклянном дворце, и о тех, кто бросал в этот дворец камни. Его собственному дворцу суждено было обрушиться очень скоро…»