Серп языческой богини
Шрифт:
Это ровным счетом ничего не значит. Но человеку очень хочется верить в собственную теорию, и Саломея не станет мешать.
– А мы сейчас позвоним. Узнаем. Ты же не против? Хорошо, что не кричишь. Мне не хотелось бы делать больно такой милой девчушке.
Черный телефон с крупными кнопками. Громкая связь. Сигнал. Дозвон. Гудки. Длинные. Приходится ждать. Слышно, как урчит в трубах вода и соседи сверху двигают стул. Справа собака лает. Белая болонка, которая выходит гулять во двор одна, поэтому с болонкой
И если закричать, на помощь не придут.
Гудки оборвались. Далматов снял трубку.
– Привет, Илья, – сказал человек и, не получив ответа, добавил: – Это Родион, если не узнал. С тобой тут поговорить хотят.
Трубку сунули Саломее под ухо.
Не будет она говорить!
Ударили пальцами меж ребер. Предупредили:
– Не надо упрямиться.
А Саломея не упрямится. Ей просто совершенно нечего сказать.
– Я… дома уже. И тут он.
– Саломея?
– Я. Скажи ему, пусть уходит. Я спать хочу. Я устала от тебя и от него…
Трубку забрали.
– Слышал? Если девчонка нужна, приезжай за ней. А нет… справедливый размен. За мою жену.
И он отключился.
– Илья забрал вашу жену? – У Саломеи чесались нос и пятки. И если нос получилось потереть о рукав пуховика, то избавиться от свербения в пятке было никак не возможно.
– Не забрал, деточка. Он ее убил.
– И вы убьете меня. Ну, просто, чтобы знать. Глаза у гостя серые, седые, как старый лед. И не понять, о чем он думает. Возможно, что и об убийстве.
– Нет, – наконец говорит он. – Я – не убийца. Наверное, этому следовало радоваться.
– Я отвезу тебя в одно место. А дальше – будет видно. Скажи, ты веришь, что демоны существуют?
Ехать пришлось в багажнике. На дно его Родион бросил спальный мешок, а сверху укрыл Саломею одеялом. Ноги связывать не стал, но рот заклеил широкой лентой, предупредив:
– Будешь дергаться – прибью.
На первое одеяло легло второе, укрывавшее и голову. Сразу стало пыльно дышать и в носу засвербело, но чихнуть при всем желании не вышло бы.
Саломея слышала, как Родион с кем-то еще разговаривал, громко, эмоционально, но сквозь шум мотора слов было не различить. Машина пробиралась по городским дорогам, подпрыгивая на колдобинах, сотрясаясь всем металлическим телом. И тогда Саломею подбрасывало. От лежания очень быстро начало болеть плечо. А потом рука вовсе занемела. Пахло бензином, сопревшим тряпьем и подкопченным мясом. У самого носа перекатывались, сталкиваясь звонко, бутылки. Судя по звуку – пустые. И когда острое горлышко ударило в переносицу, Саломея очнулась.
Она в багажнике.
Она в багажнике какого-то психа, который решил, что Далматов убил его жену!
И ладно, пусть себе убил. Но Саломея при чем? Сами бы между собой
Саломея попыталась подняться, но стукнулась затылком о крышку и едва не прикусила язык. Перевернуться тоже не вышло. Зато омертвевшее плечо вдруг заныло…
Зверски захотелось в туалет.
Она убьет Далматова. Собственными руками.
Когда эти руки освободит.
Или хотя бы от скотча избавится. Саломея выгнулась и потерлась щекой о куртку, пытаясь отклеить ленту. Та держалась плотно. И кричать не покричишь. Надо было раньше. Не хотелось? Тогда терпи.
Машина ехала. Она выбралась из города, поскольку уличный шум стих. Мотор заработал иначе, и сам автомобиль пошел ровнее. Из салона доносилась музыка. Джаз.
Песня за песней. И время идет незаметно. Получается лечь на спину, а со спины – на другой бок перекатиться. Правда, одеяло съезжает. И холодно. Как же здесь холодно! Коченели ноги. И пальцы. И шея. Холод вползал под куртку, растекался по ребрам и забирался в легкие. В горле першило, в носу – хлюпало.
Звуки саксофона терзали нервы.
На что этот Родион рассчитывает? Что Далматов прилетит спасать Саломею? Смешно. Илье плевать на всех, кроме себя. Он появился потому, что нуждался в помощи. А больше не нуждается. Дура, если помогала. Идиотка несчастная.
Как есть несчастная, только поплакать осталось из жалости к себе да для пущего трагизма. Но лучше бы скотч снять. У Саломеи почти вышло. Она терлась и терлась о жесткую ткань коврика, о куртку, о какой-то картонный ящик, набитый железом, расцарапывая кожу и сдирая клейкий скотч. И когда почти получилось, музыка стихла. Потом и мотор замолчал, а машина остановилась.
Саломея слышала, как хлопнула дверь. Щелкнул замок. И крышка багажника поехала вверх. В лицо ударил ослепляющий желтый свет.
– Живая? – безо всякого интереса спросил Родион. – В туалет хочешь?
Еще как.
Но из багажника ее вытаскивали. Затекшие ноги, безжизненные руки больше не слушались Саломею. И несколько минут она просто стояла, прислонившись к чужому джипу, вглядываясь в темноту леса. А Родион содрал ленту и любезно предложил:
– Если хочешь поорать – ори.
– Обойдешься! – Собственный голос был сиплым, предпростудным.
– И то верно. Людей здесь нет. А ты крепкая. Повезло.
– Кому?
Он вытащил из кармана ключи и велел:
– Повернись.
Наручники сунул в карман. Не боится, значит, побега. А куда бежать? Черная лента трассы – разделительная полоса. По ту ее сторону – старые березы в серебряных шубах. Луна наполняет лес таинственным светом, и лиловые тени на снегу заставляют сердце стучать быстро-быстро. По эту сторону к самой дороге подбираются ели с острыми вершинами и массивными лапами. Пахнет хвоей. Ухает сова.