Серп
Шрифт:
— Каков ваш самый плохой в жизни поступок?
Цитра была готова к любому вопросу. К любому, но не к этому.
— Простите?..
— Это же очень простой вопрос, дорогая. Каков ваш самый плохой в жизни поступок?
Цитра сжала челюсти. Во рту стало сухо. Она знала ответ — даже размышлять не надо было.
— Можно немного подумать?
— Думайте.
Из зала донесся чей-то ехидный комментарий:
— У нее на совести столько дурных поступков, что трудно выбрать.
Зал грохнул. В этот момент Цитра ненавидела их
Она посмотрела прямо в глаза серпу Кюри. Ох уж эти всевидящие серые глаза! И на вопрос придется отвечать, никуда не денешься…
— Мне было восемь, — начала Цитра. — Я толкнула одну девочку, и она упала с лестницы. Она сломала шею и провела три дня в центре оживления. Я так никогда и не сказала ей, что это я ее толкнула. Это был мой самый плохой в жизни поступок.
Серп Кюри кивнула и сочувственно улыбнулась. А потом проговорила:
— Вы лжете, дорогая. — Повернувшись к собранию, она печально покачала головой. — Ответ не принимается. — Затем снова обернулась к Цитре: — Идите. Серп Фарадей назначит вам наказание.
Цитра не стала спорить и настаивать, что говорит правду. Потому что это была неправда. Но как серп Кюри узнала?!
Цитра вернулась на свое место, не в силах даже взглянуть на серпа Фарадея. Тот не сказал ей ни слова.
Серп Кюри перешла к Роуэну, который стоял с таким нахально-уверенным видом, что Цитре захотелось засветить ему в глаз.
— Роуэн Дамиш, — сказала серп Кюри. — Чего вы боитесь? Чего вы боитесь больше всего на свете?
Роуэн ни секунды не колебался. Он пожал плечами и ответил:
— Я ничего не боюсь.
Цитра не была уверена, что расслышала правильно. Он сказал, что ничего не боится? Совсем рехнулся?!
— Может быть, вам надо немного подумать, прежде чем ответить? — предложила Кюри, но Роуэн лишь головой мотнул.
— Не о чем думать. Это мой ответ. Не собираюсь его менять.
Полная тишина в зале. Цитра поймала себя на том, что невольно трясет головой. А потом до нее дошло. Да ведь он делает это ради нее! Чтобы не одна она страдала, когда придется нести наказание. Чтобы Цитра не чувствовала себя проигравшей. И хотя ей по-прежнему хотелось его стукнуть, причина теперь была совсем другой.
— Итак, — подытожила Кюри, — сегодня у нас тут объявились один идеальный ученик и один абсолютно бесстрашный. — Она вздохнула. — Но, боюсь, абсолютно бесстрашных людей не бывает, так что ваш ответ, как вы, наверно, сами догадываетесь, не принимается.
Она подождала, возможно, ожидая, что Роуэн как-то отреагирует, но тот молчал.
— Идите. Серп Фарадей назначит вам наказание.
Роуэн вернулся на свое место рядом с Цитрой все с тем же бесшабашным видом.
— Ну ты и идиот! — прошептала она ему.
Юноша пожал плечами, как только что сделал это перед серпом Кюри.
— Наверно.
— Думаешь, я не понимаю, почему ты это сделал?
— Может, я поступил так, чтобы лучше выглядеть на следующем конклаве. Может, если бы я сегодня
Но Цитра понимала — это ложная, вывернутая логика. Роуэн никогда не мыслил таким образом. И тут заговорил серп Фарадей — голосом тихим и размеренным, но до того напряженным, что мороз шел по коже:
— Напрасно ты это сделал.
— Я приму любое наказание, которое вы назначите, — сказал Роуэн.
— Да разве дело в наказании!
К этому моменту серп Кюри проэкзаменовала еще нескольких учеников. Одного она отослала на его место, два других остались.
— Может быть, серп Кюри сочтет мой поступок благородным, — предположил Роуэн.
— Вот именно, и точно так же решат все остальные, — сказал Фарадей. — Мотивы очень легко превратить в оружие.
— И это доказывает, — подхватила Цитра, обращаясь к Роуэну, — что ты идиот!
Но он лишь смотрел на нее с улыбкой, в точности отвечающей этому определению.
Цитра думала, что за ней осталось последнее слово и что вопрос исчерпан — по крайней мере, до того момента, когда они вернутся домой и серп Фарадей назначит им какое-нибудь неприятное, но справедливое наказание.
Она ошибалась.
Когда экзекуция над учениками закончилась, стало ясно, что серпы устали. Внимание было уже не то. В зале стоял неумолчный гул голосов: собравшиеся обсуждали планы на предстоящий ужин, ведь время уже приближалось к семи. На повестке оставалась еще пара вопросов: ремонт здания, а также стоит ли серпу сообщать в коллегию, когда он заворачивает за угол, чтобы никого не шокировало, когда на следующий конклав он заявится помолодевшим лет на тридцать. Однако эти мелочи не вызывали у публики особого интереса.
И только под самый занавес один серп поднялся с места и обратился к Ксенократу. Это была женщина, одетая в зеленую, расшитую изумрудами мантию. Приспешница серпа Годдарда.
— Прошу меня простить, Ваше превосходительство, — начала она, хотя было ясно, что она обращается не к одному Верховному Клинку, но ко всему собранию. — Я испытываю глубокое беспокойство в отношении наших новых учеников. В частности тех, которых набрал почтенный серп Фарадей.
И Цитра, и Роуэн уставились на выступающую. Фарадей не пошевелился. Казалось, он застыл, опустив глаза, словно в медитации. Или, вернее, он готовил себя к тому, что сейчас последует.
— Насколько мне известно, никогда еще ни один серп не брал двоих учеников одновременно и не заставлял их соревноваться друг с другом за кольцо, — продолжала зеленая женщина.
Ксенократ оглянулся на Гласа Закона, в чьей юрисдикции были подобные вопросы.
— Правила этого не запрещают, серп Рэнд, — сказал Глас.
— Это правда, — кивнула та. — Но соревнование по всем очевидным признакам вылилось в свою противоположность. Как мы разберемся, кто из них более достоин кольца, если они будут и дальше помогать друг другу?