Сэру Филиппу, с любовью
Шрифт:
— Простите меня, — пробормотал Филипп, закончив свою немногословную сбивчивую речь.
— Твоей вины здесь нет, — серьезно произнес Оливер. От пристального, недетского взгляда темных глаз Филиппу стало не по себе. — Ты же не толкал ее, она сама упала в пруд!
Филипп молча кивнул, не зная, как еще ответить. Оливер, наверное, прав: в смерти жены отец не виноват. Но в этот момент Филипп остро чувствовал другую свою вину — перед детьми. Он всегда был недостаточно хорош в роли отца — просто плохо знал, что именно
— Теперь мама счастлива? — спросила Аманда.
— Надеюсь, что да, — кивнул Филипп. — Вы должны помнить о том, что теперь она следит за вами с небес, и вести себя хорошо, чтобы она всегда была счастлива.
На минуту, как показалось Филиппу, близнецы задумались над его словами. Стало быть, не все еще потеряно — его авторитет для них что-то значит…
— Я надеюсь, что мама счастлива, — проговорил, наконец, Оливер. — Может быть, теперь она не будет больше плакать… — По голосу мальчика, однако, чувствовалось, что на самом деле ему верится в это с трудом.
Сердце Филиппа екнуло — до сих пор ему и в голову не приходило, что дети, оказывается, слышали порой рыдания, доносившиеся из материнской спальни. Детская была как раз над спальней, но приступы истерики, как правило, случались у Марины поздно ночью, когда дети, как считал Филипп, уже давно спали.
Аманда тряхнула головой в светлых кудряшках.
— Я рада, что она умерла, — проговорила она, — если теперь она, наконец, счастлива.
Филипп промолчал. Хорошо ли это — радоваться чьей бы то ни было смерти? Но для Марины, должно быть, не было другого пути перестать быть несчастной.
Оливер и Аманда молчали, глядя в пол. Дети сидели на кровати Оливера, и Филипп обратил внимание, что ноги обоих не достают до пола.
“Как они еще малы… — подумал он. — Или, может быть, просто эти кровати для них велики? Как я раньше этого не замечал? А вдруг кто-то из них ночью свалится с кровати? Надо бы, пожалуй, купить другие, поменьше… Впрочем, вряд ли дети в таком возрасте могут свалиться с кровати. Или все-таки могут?.. Какой я, должно быть, плохой отец — даже этого не знаю…”
Филипп закрыл глаза, словно это могло помочь ему отогнать дурные мысли.
“Должно быть, должно быть… Хватит уже из всего делать проблему — плохой отец, не плохой… Что тебе, в конце концов, мешает просто радоваться жизни? Эдак ты скоро — не дай Бог! — сам станешь, как Марина…”
Филипп открыл глаза и поднялся со стула.
— Ты уходишь? — спросила Аманда, подняв голову. Филипп посмотрел в ее глаза — небесно-голубые, как у матери, — подошел к дочери и взял ее руки в свои.
— Нет, — негромко проговорил он.
В огромных отцовских ладонях хрупкие детские ручонки казались совсем крошечными. Если бы Филипп мог стать тем сильным, надежным отцом, каким, должно быть, казался
— Я никогда не оставлю вас, — словно клятву произнес он. — Мы всегда будем вместе.
Филипп посмотрел в свой бокал с виски. Тот снова был пуст. Филипп готов был поклясться, что наполнял бокал уже минимум четыре раза, но как он пил из него, хоть убей, не мог вспомнить. Не иначе, у него что-то с памятью…
Ну что ж! Филипп, пожалуй, не прочь был бы вовсе потерять память, лишь бы не вспоминать вновь и вновь подробности тех дней. Трудно сказать, какое из воспоминаний было ужаснее: его собственное отчаяние, когда он искал Марину в ледяной воде пруда, или взгляд миссис Харли, когда та спросила: “Ее больше нет?”
Самым ужасным воспоминанием, пожалуй, были взгляды его детей, горе и страх в их глазах…
Филипп поднес бокал к губам, допивая последние капли. Он пообещал тогда детям, что никогда не оставит их, и пока, слава Богу, держал это обещание. Но одного лишь факта его физического присутствия рядом с ними недостаточно. Здесь нужен человек, который знал бы, как найти с детьми общий язык, как заставить их быть разумными и послушными…
Филипп не мог найти им другого отца. Но он ведь может найти им новую мать! Пусть он не сможет жениться, пока не закончится срок траура — таковы приличия света! — но что мешает ему начать искать жену уже сейчас?
Филипп нервно поежился в кресле. Да, ему нужна жена. Любая. Она не должна обязательно быть красавицей, знать семьдесят рецептов супов или читать Аристотеля в подлиннике. Главное — чтобы она была веселой. Всего одна улыбка в день, один раскат звонкого, заразительного смеха…
И еще — чтобы она любила детей. Или хотя бы держалась с ними так, чтобы дети поверили, что она их любит.
Неужели желать этого означает требовать от жены слишком много?
— Сэр Филипп?
Филипп обернулся, мысленно ругая себя за то, что не запер дверь. В кабинет заглядывал Майлз Картер.
— Что, Майлз? — спросил Филипп.
— Вам письмо, сэр, — объявил секретарь, направляясь к нему с каким-то конвертом в руке. — Если не ошибаюсь, из Лондона.
Взяв письмо из рук секретаря, Филипп покосился на него. Почерк на конверте был явно женским.
— Благодарю вас, Майлз. Вы свободны.
Молодой человек удалился, и Филипп вскрыл конверт. Внутри оказался всего один листок. Бумага самая лучшая — стало быть, его неведомая корреспондентка либо богата, либо просто не умеет экономить.
Филипп начал читать.
“Сэру Филиппу Крейну.
Примите мои соболезнования по случаю смерти Вашей жены Марины, приходившейся мне кузиной. Несмотря на то, что в последний раз мы с Мариной общались много лет назад, я всегда помнила и горячо любила ее, известие о ее смерти потрясло меня.