Сержант и капитан
Шрифт:
Никита сидел на скамейке и наблюдал за гуляющей вокруг Патриарших прудов публикой. Потихоньку оттаивал. Когда он увидел Дашу, ему показалось, что она шла прямо на него. Она была красива, как все девушки на улице, когда на улице тепло и когда ты недавно оттуда, где походку от бедра не увидишь, а сплошь короткие перебежки зигзагами и пластунские купания в грязи
Изящная длинноногая походка, надменный взгляд, уголок язычка увлажнил безукоризненно подведенные, чуть полноватые губы. Бронзовый загар. Черные волосы с каштановым отливом. Стрижка короткая, стильная. Лицо самоуверенной дивы. Глаза Никита не успел рассмотреть, она надела темные очки.
Он сидел метрах в двух в стороне, но она прошла точно через него. Теперь Никита вдвойне
И неожиданно увидел ее за чугунной оградой, сидящей в открытом кафе в сквере театра Моссовета. Заказал пива и лицо спрятал в пену по самые глаза. Она медленно ела ванильное мороженое, глядя в одну точку. Потом повернула голову к Никите и сказала:
— Молодой человек, напрасно вы меня преследуете. Не похожи вы на гоблина, слюна до пола не течет. На что вы рассчитываете?
Никита попытался спрятать в пену и глаза, но ничего не вышло. Его голос звенел от напряжения, но Никиту не предал:
— Рассчитываю провести несколько дней, что остались до отъезда, с толком.
— То есть?
— Простите, хотел сказать что-нибудь сверхискрометное, да не получилось. Не всегда у меня с девушками получается попасть в нужный ритм. Каждый раз у вашей сестры свой интеллект. Самый разнообразный. От СПТУ номер семнадцать до Склодовской-Кюри и Жорж Санд.
— У вас богатый опыт и, похоже, вы не врете. Садитесь за мой столик. Бросая друг другу изящные выпады через весь бар, мы пугаем местную публику.
Никита пересел вместе с пивом за ее столик. Когда, где-то между ночью и утром, они оказались у Даши дома, посетив до этого все, что можно посетить, если тратить на каждое заведение по полчаса, она сказала, что Никита что-то скрывает. Никита не признался что.
Через три дня отпуск закончился. Никита так и не разобрался, влюбился он в Дашу или нет. Про нее он тоже ничего не понял. Только в последний день он сказал ей, куда уезжает. На Дашу это не произвело никакого впечатления. Более того, она не поверила: — Такие, как ты, не сражаются на войне. Я думала, ты придумаешь что-нибудь поинтереснее. Ты слишком умен, чтобы не бояться смерти. Посмотри на себя. Образован, интересен, можно сказать, красив. И ты убиваешь людей? Ты ходишь в камуфляже, или как там это у вас называется, ты обвешан всей этой военной требухой — бронежилетами, гранатами, патронташами, обоймами, ножами в ножнах и пистолетами в кожаных кобурах? Не надо производить на меня впечатление, ты сделал для этого достаточно.
— Даша, я возвращаюсь туда, куда мне надо вернуться. И мне все равно, веришь ты в это или нет. Ты позволишь позвонить тебе, если я вернусь?
— Ты не умеешь врать, Никита, либо здорово прикидываешься. Вернись и позвони обязательно.
После она резко закрыла дверь. Никита постоял в нерешительности и поехал воевать.
Пробыв три дня вместе, они отказались от своих имен, избрав кодовые. Банальные и бездарные, но бесконечно родные для неожиданно встретившихся мужчины и женщины. Никита ее называл Моя Девушка, Даша его — Мой Парень. Они называли так друг друга, когда ему удавалось позвонить из Чечни по спутниковому телефону заезжего журналиста. Она наконец поверила, что он на войне. Но в саму войну не поверила. По телевидению эта война была похожа на хождение ненужных людей в ненужные места за ненужными проблемами. Такой бездарный сериал. Даше казалось, что Никита там, где убивают по приказу телепродюсеров. И в чем-то она была права.
За несколько месяцев спутникового общения создалась целая терминология. Три десятка различных более или менее интимных наименований животного (зая, ласточка, волчонок), эстетского (бездарность, хундертвассер, черный квадрат) и иногда милитаристического (одинокий рейнджер, псих контуженный!!!) происхождения.
Даша
На что Никита возразил, что, во-первых, по исторической хронологии Афганистан должен быть первым, и к тому же, он там не был, во-вторых, раз романы любовные, то почему он вечно пролетает мимо секса. Даша без тени обиды заметила, что Никита ничего не понимает в современном книжном бизнесе. Что читают ее книжки домохозяйки, обалдевшие от безделья, или пассажирки метро, одуревшие от духоты и толкотни, и им все равно, где и когда убили второстепенного героя, главное — любовные страдания героини. А появляться в ее книжках он будет и дальше — уж больно типаж хороший. Неправдоподобный в своих мушкетерских убеждениях, густо приправленных приобретенным на войне цинизмом. И она в восторге от этой своей собственной литературной находки. Ошибку она учтет и будет каждый раз давать Никите разные имена. С сексом сложнее. Его будут убивать всегда очень быстро и безумно романтично, так ей хочется. А в сексуальном плане придется ему довольствоваться исключительно услугами писательницы.
— Что же, это меня вполне удовлетворит по возвращении, — отвечал Никита беззлобно по спутниковому телефону.
И вот он вернулся. Страх заполз внутрь. У нее другая жизнь. У нее могут быть мужчины. От женщин можно ждать чего угодно. Цивилизация, город, общество быстро ставят тебя на место. Боязнь быть смешным, непонятым, чересчур пафосным быстро превращается в страх. Страх, побежденный на войне, начинает вновь управлять тобой. Или ты заключаешь со страхом сделку. Никита нашел в себе силы позвонить:
— Это я. Можно приехать?
Она затихла на той стороне провода. Никита не предупреждал о своем приезде. Через короткую паузу она выдохнула:
— Конечно. Я жду тебя.
Никита знал, что что-то детское, человеческое, что-то самое важное, самое родное для нее, то, что она прятала так глубоко в себе, он так и не раскопал.
Позвонил в дверь, заранее готовый к тому, что откроет какой-нибудь бородато-очкастый гений пера и видеокамеры под грохот Qween и крикнет, увидев Никитин камуфляж (специально одел): «Дашка, ты что, спецназ вызывала?!» Но она открыла одна. Стояла в одном тоненьком халатике. Глаза ее были полны слез. Она взяла Никиту за руку, ввела в коридор, обняла и медленно сползла вниз, крепко сжимая, словно пыталась счистить с его формы всю эту чертову военную грязь.
И тоненько-тоненько заплакала. Никита стоял, как главная статуя острова Пасхи, и комок в горле чуть не задушил его.
— Ты больше туда не поедешь, ты больше туда не поедешь, ты больше туда не поедешь, — она уже не плакала, обняв Никитины закостеневшие колени, а молила. Не его, а статую, которая не знала, что сказать.
— Не поедешь!!! — уже со злобой крикнула она и заехала изо всех сил прямо по коленной чашечке.
Без звука, хотя орать очень хотелось, Корнилов рухнул на спину. Букет желтых роз упал рядом, а бутылка «Асти Мон-доро» раскололась с жалобным хлюпом в боковом кармане разгрузки. Даша тут же оказалась сверху, пытаясь расстегнуть все крючки, пуговицы и молнии камуфляжа. Их слезы смешались. Ее косметика измазала их обоих. Помадные клоунские рты не могли расцепиться. Потекшая тушь нарисовала на лицах модернистские полоски и точки. Она целовала отчаянно и как-то совсем неумело.