Сержант милиции. Обрывистые берега
Шрифт:
— Как у вас здорово!
Николай вставил ключ в замочную скважину, но Наташа остановила его:
— Обожди. У меня что–то кружится голова. Бессовестная, я даже не спросила, как здоровье твоей мамы. И потом… Я не знаю, как она отнесется к моему приходу. Ведь тогда я была так неправа.
— Ее нет дома, — ответил Николай, не в силах оторвать глаз от лица Наташи. В эту минуту она его любила так, как может быть, не любила никогда. И он это видел.
— А где она?
— Я
Квартира была отдельная, из двух небольших комнат. Вся обстановка в ней состояла из круглого стола, покрытого белой скатертью, книжного шкафа рижской фабрики, кровати, тахты и трех стульев. В комнатах еще пахло краской и олифой.
С этой еще необжитой обстановкой Наташа освоилась быстро, а через несколько минут она уже, точно хозяйка, ходила из одной комнаты в другую, забегала на кухню, рассматривала шкафы в стене, открывала мусоропровод, выскакивала на балкон. Ей все здесь нравилось. А от ванной она пришла в восторг.
— Коля, иди сюда. Иди скорей!
— Я переодеваюсь, обожди, — донесся из спальни ответный голос.
Звонкий смех Наташи разносился по квартире.
— Что ты смеешься?
— Иди скорей, скорей. Я что–то вспомнила. Когда Николай вошел в ванную, Наташа, глядя в зеркало, вытирала кулаком выступившие от смеха слезинки.
— Моя бабушка была очень суеверная. Когда я с мамой приезжала к ней в деревню, она боялась, чтоб меня не сглазили, и всегда спрыскивала с уголька. Тогда я была маленькая, и мне это ужасно нравилось. Сейчас мне так хочется, чтоб ты тоже спрыснул меня с уголька.
— Зачем?
— Я самая счастливая! Я снова тебя нашла и теперь боюсь потерять.
Николай тоскливо посмотрел на Наташу, и ему стало не по себе. В сердце что–то незнакомо заныло. «Как ей сказать?.. Ведь Лена просила не расстраивать ее. Да и потом — разве это мне хочется ей сказать?»
— Меня потерять нельзя, Наташа, — сказал он с горечью. Я не иголка. А вот тебя твоему мужу придется закрывать на ключ, чтоб ты снова не убежала на Урал. А чтобы не спустилась на простынях, придется закрывать и окна.
Наташа стыдливо покраснела.
— А ты разве знаешь?
— О чем?
— О цыганке.
— О какой цыганке?
Наташа снова разразилась смехом и незаметно для себя стала крутить кольцо, перекрывающее холодную воду душевого зонта, который она нечаянно сдвинула с его обычного места. Холодный дождевой веер хлынул во всю силу. От неожиданности они оба присели, как приседают в степи путники, когда над ними внезапно проносится гром.
— Ну, вот теперь нас никто не сглазит, — мокрая с ног до головы, сквозь смех проговорила Наташа.
— Что ты наделала? Где я достану тебе сухое платье? Как ты пойдешь
— А ты чего меня гонишь? Я еще не собираюсь уходить. Ступай принеси мне свои спортивные брюки и какую–нибудь рубашку.
Наташа была счастлива. Ей, как ребенку, хотелось дурачиться. Чувство, которое, как ей казалось, Николай сдерживал где–то в глубине, у нее вырывалось наружу, Вся мокрая, повернувшись к зеркалу, она тихо запела:
Можно ль наше прошлое
Замести порошею?..
Что с тобою, девочка,
Нежная, хорошая?
Расскажи мне, милая,
Плач, но не таи,
В мои руки сильные
Положи свои.
Я тебя согрею
Голубиной лаской,
Расскажу хорошую,
Неземную сказку…
Что с тобою, девочка,
Нежная, хорошая…
Можно ль наше прошлое
Замести порошею?..
Увидев в зеркале вошедшего Николая, Наташа оборвала песню и, зло прищурив глаза, спросила:
— А за клевету по вашим уголовным кодексам что дают?
— Ты опять о своем Ленчике?
— Да, о нем.
Николай посмотрел на часы.
— Через двадцать минут он будет арестован, а дней через десять его будут судить.
— Судить?
— Да, но только не за клевету, а за убийство.
— Убийство? — со страхом, почти шепотом, спросила Наташа.
— Да. После кутежа в «Астории» он и трое его друзей угнали чужую машину и задавили человека. За рулем сидел Ленчик.
19
Ленчик стоял перед раскрытыми окнами в своей комнате и не сводил глаз с нового многоэтажного дома, который еще не был полностью заселен.
Виктория Леопольдовна, усевшись в кресле, рассматривала журнал мод.
— Сплошная безвкусица! Никакой фантазии! То, что в Париже уже сдали в архив, у нас выдают за крик моды! Ох, эти Нюшки!
Виктор не слушал матери. Он думал о своем, но сказал, как бы отвечая на ее слова:
— Да! С тех пор как перед нашими окнами вымахали это здание, мне кажется, что мы живем в колодце.
— Полно тебе, Витенька. Как–никак, мы занимаем больше пятидесяти квадратных метров. Лифт, ванна, телефон, холодильник. Чего тебе не хватает?
— Дикари тоже радовались, когда научились в своих пещерах разводить костры. Но дикарям это простительно, они не знали, что жилища можно делать из дерева и обогревать их специальными печами. А я — человек, и радость дикарей меня не утешает!
— Об этом ты говори с отцом.
— Что с ним говорить? Разве он сам не понимает, что мы очутились на задворках у этого дома? Может ли тут родиться светлая мысль, когда взгляд закован в бетон? Вот уже два года, как я не написал ни одной светлой поэтической строки.