Сесиль. Стина (сборник)

Фонтане Теодор

– Простите, если мы вам помешали, сударыня. Но все столы заняты, а ваш имеет еще и то преимущество, что отсюда открывается самый очаровательный вид.

– Вид прелестный, – буркнула дама, страшно смущаясь и пряча в папку листок с этюдом. – Я предпочитаю это место любому другому, даже самому Конскому копыту. Там сплошной котел, там замкнутость и теснота, а здесь широкий обзор. А такие просторы раскрывают душу, в сущности, для меня нет ничего прекраснее в природе и в искусстве.

Полковник, которому явно импонировала искренность и непосредственность молодой дамы, поспешил представиться и представить своих спутников, а затем продолжал:

– Надеюсь, мы не слишком стесним вас, сударыня. Вы спрятали эскиз в папку…

– Только потому, что он был закончен, а не для того, чтобы скрыть его от вас. Я не одобряю жеманства в искусстве, в большинстве случаев это просто высокомерие. Искусство должно радовать

людей, появляться там, где его ждут, а не прятаться со страху или, того хуже, из-за гордыни в свою раковину, подобно улитке. Самое ужасное – это пианисты-виртуозы, которые играют по двенадцать часов подряд там, где их не желают слышать, и не играют, когда вам хочется послушать их игру. Просьбу сыграть вальс они воспринимают как смертельную обиду, а ведь вальс – это прелесть и стоит того, чтобы исполнить просьбу. Ведь он на целый час делает счастливыми дюжину людей.

Кельнер, подошедший к столу, чтобы принять заказы, прервал беседу на несколько минут. Затем разговор продолжился и очень скоро привел к просмотру папки, где скопилось множество самых различных набросков. Сесиль пришла в восторг. Она пожаловалась на свою страшную бесталанность, от которой страдала всю жизнь, и задала несколько вопросов. Они были бы очаровательны, если бы наряду с поразительной осведомленностью в некоторых частностях, не выдавали еще более поразительное общее невежество. Но сама она, казалось, не придавала этому никакого значения и не замечала, как нервно подергиваются губы ее мужа, когда она задает тот или иной вопрос.

Гордон, будучи хорошим рисовальщиком и имея наметанный глаз, особенно в том, что касается ландшафтов, не во всем согласился с дамой, хотя смягчил свое несогласие вежливыми извинениями.

– О, только не это, – сказала молодая дама. – Только не извиняйтесь. Нет ничего ужаснее, чем пустая похвала. Благожелательный упрек знатока – лучшее, что может услышать художник. А как вам вот это?

И она протянула ему рисунок, где был изображен луг с поилкой для скота и коровами у поилки.

– Это хорошо, – сказал Гордон.

А Сесиль, постоянно искавшая аналогии, сказала, что луг – в точности такой, мимо которого они недавно проходили.

Но молодая художница пропустила ее замечание мимо ушей и пододвинула Гордону другой лист.

– А здесь вы увидите, что я умею и чего не умею. Если хотите знать, то я, в сущности, анималистка, – сказала она, все более оживляясь.

– Ах, какая прелесть, – сказала Сесиль.

– Да нет же, мадам, по крайней мере, не всегда такая прелесть, как вы, вероятно, предположили по доброте своей. Дама должна рисовать цветы, а не животных. Этого требует свет, обычаи, приличия. Анималистка чуть ли не нарушает благопристойность. Это дело щекотливое. Поверьте, рисовать животных, профессионально или по склонности, – это судьба. И если уж кого постигла такая участь, того мало заботят насмешки. В довершение всего, меня зовут Роза, что в моем случае – просто беда, не больше и не меньше.

– Почему? – спросила Сесиль.

– Потому что из-за имени черная зависть моих коллег противопоставляет меня моей знаменитой тезке. Они называют меня Роза Малёр.

Сесиль не поняла, в чем соль ехидной шутки. Зато Гордон развеселился и сказал:

– Очаровательно. Но неужели вас хоть на минуту серьезно огорчило это прозвище? Не могу себе представить.

– Оно и не огорчило, – рассмеялась теперь и барышня, которая, в сущности, гордилась своим прозвищем. – Можно пережить. И вообще, портить игру – не в моем характере.

В этот момент подошел кельнер с дребезжащим подносом и начал раскладывать салфетки и сервировать стол. Разговор прервался, но зато стало слышно почти каждое слово, которое произносилось под навесом, а точнее, за соседним столиком.

– По этому пункту, – говорил длинноволосый, чья ботанизирка висела на крюке под навесом, напоминая охотничий трофей, – по этому пункту, мой почтеннейший господин пастор, я должен вам решительно возразить. Ошибочно сводить всю нашу историю к Гогенцоллернам. Гогенцоллерны лишь продолжили дело, начатое Асканиями, полузабытыми, но заслуживающими благодарной памяти потомков. Между прочим, поверхностное преподавание истории более всего повинно в нынешнем нигилизме, отрицающем всякий пиетет и любовь к отечеству. Когда речь заходит об Асканиях, фигурируют, как правило, всего два имени: Альбрехт Медведь и Вальдемар Великий [22] . А если вы, сударь, немного склонны к приукрашиванию (ненавижу приукрашивание в науке), то, вероятно, вспомните Оттона Со Стрелой [23] , красавицу Хейльвиг и сокровище в Ангермюнде [24] .

Ну, да бог с ними, это вещи элементарные, так сказать, азы. На самом деле, Аскании, все вместе и каждый в отдельности, имели большое значение, несмотря на свои прозвища и эпитеты, признаю, несколько странные, насмешливые и порой анекдотичные. Говорю же, я вполне это признаю. Но, с другой стороны, соблаговолите ответить мне, милостивый государь, к чему мы придем, если станем пренебрегать людьми из-за их имен? Разве Клопшток [25] – подходящее имя для поэта? Разве можно предположить, что Грипенкерль [26] – драматург, а Бенгель [27] – известный богослов? Или, например, Леддерхозе [28] ? Пора освобождаться от таких глупостей.

22

Вальдемар Великий (ок.1280–1319) – маркграф Бранденбурга в 1309–1319 гг., также из династии Асканиев.

23

Оттон Со Стрелой – Оттон IV (1238–1309), маркграф Бранденбурга с 1266 г., из рода Асканиев. В 1280 году у Штасфурта Оттон был поражён стрелой, которая оставалась в его голове целый год.

24

О них рассказывают соответствующие бранденбургские предания. Ангермюнде – город в земле Бранденбург, недалеко от польской границы.

25

Клопшток, Фридрих Готлиб (1724–1803) – один из важнейших немецких поэтов. При жизни его публиковали и в России. Родился в Кведлинбурге. Окончание фамилии – шток означает «палка, посох, шест».

26

Грипенкерль, Вольфганг Роберт (1810–1868) – немецкий драматург. Критики того времени называли его «немецкий Шекспир». Фамилия звучит примерно как «хваткий парень».

27

Бенгель, Иоганн Альбрехт (1687–1752) – немецкий лютеранский библеист и теолог, основоположник текстологии Нового Завета. Фамилию можно перевести как Сорванцов или Чурбаков.

28

Леддерхозе – Имеется в виду либо известный юрист Конрад Вильгельм Леддерхозе (1751–1812), либо теолог Карл Фридрих Леддерхозе (1806–1890). Так или иначе, фамилия звучит как «кожаные штаны».

Судя по энергичному движению его губ, отставной священник старательно платил автору исторического эссе той же монетой. Но поскольку его отставка по требованию прихода (вообще-то почтительного) произошла десять лет назад, а именно «из-за шамканья», то разобрать то, что он говорил, было никак невозможно. Тем разборчивее звучали речи, произносимые в тот же момент за соседним берлинским столиком.

– Погляди, – говорил старший. – Видишь вон те две башни? Ближняя, должно быть, Кведлинбургская, ясное дело, к гадалке не ходи. А вот та, что за ней? Держится на заднем плане, словно вышла в отставку. Хальберштадская, что ли? А давай мы с тобой пододвинем ее поближе.

– Давай. А как?

– А перспективой. Видишь вон там театральный бинокль?

– В самом деле. Да еще на штативе. Пошли.

Продолжая беседовать в таком духе, они встали и направились к телескопу.

– Берлинцы, – прошептала Роза на ухо Гордону и отодвинулась в сторону.

Но она немногого добилась отступлением, потому что теперь голоса обоих приятелей, попеременно заглядывавших в телескоп, обрели такую пронзительность, что ни единое слово из их беседы не пропадало втуне.

– Ну, где там твой Хальберштадт? Ты его видишь?

– Видеть вижу. И он все ближе. Только очень уж шатается.

– Как бы не так. Это ты шатаешься.

– Пока еще нет.

– Но скоро.

И с этими словами они отошли от телескопа под навес, где теперь собирались совершить дальнейший марш-бросок на скалу Конское копыто.

– Слава Богу, – сказала Роза, когда они ушли. – Я всегда так боюсь.

– Почему?

– Потому что мои дорогие земляки – странный народ.

– Да, странный, – рассмеялся Гордон. – Но не скверный. Если только они не вовсе переменились за последние десять лет.