Сестра Харуна ар-Рашида

Зейдан Джирджи

— Если мой повелитель не станет возражать, я отниму

у него еще несколько мгновений драгоценного времени и,

прежде чем он соизволит сделать выбор, покажу рабынь,

обученных искусству любви. Они из Басры и Куфы. Что

за лица, что за походка! Какие глаза! А грудь, а талия! —

Работорговец закатил глаза и причмокнул губами.—

О! Чтобы оцепить это по достоинству, надо посмотреть са¬

молично. И никакой искусственности! Ни, ни! Брови и

ресницы такие

черные, что кажется, будто подведены

сурьмой. Но вылей на голову целый кувшин воды — им

хоть бы что! Все от природы, только от природы. А какие

тела! О, аллах! Коричневые, смуглые, черные, худощавые,

пышные! Одна рабыня, совсем молоденькая, но так толста,

что напоминает Айшу, о которой рассказывали, будто

поднять ее могли лишь двое здоровенных мужчин.

Фадль рассмеялся и, отвернувшись от девушки, вос¬

кликнул:

— Ну, любезный, ты, я вижу, мастер описывать кра¬

савиц!

— О, достойнейший из достойнейших! — Фанхас схва¬

тился за бороду.— Разве не провел я среди них всю свою

жизнь?

— Ладно, ладно, иудей! Показывай, что там у тебя

еще есть!

— Не утомил ли я моего повелителя? — выводя гостя

в коридор, забеспокоился работорговец. Кто-кто, а он хо¬

рошо знал, как надо держать себя с высокопоставленными

посетителями.— Нижайше прошу прощения! Есть у меня

породистые кормилицы. Вход к пышнотелым — в дальнем

углу. Нубийские красавицы тоже есть. Но если будет на

то высочайшее согласие, мы по дороге завернем к оболь¬

стительным белокожим певицам. О, это чудо из чудес! Они

нам сыграют и споют. Достойнейший из достойнейших от¬

дохнет от трудов праведных!

— Что ж, пожалуй...—согласился повеселевший Фадль.

Помещение для певиц было не похоже на то, в котором

ютились девушки из Табаристапа. Просторная, убранная

подушками и коврами комната выглядела богато, воздух

был напоен ароматом мускуса и сандала, рабыни пестро

наряжены. На той, что сидела поближе к дверям, была на¬

дета тонкая розовая гиляля, поверх которой наброшена

легкая накидка, выкрашенная диким шафраном в прият¬

ный желтый цвет. Волосы у девушки были черные, как

безлунная летняя ночь, тщательно ухоженные, окуренные

благовониями, кожа лица поражала белизной и была чиста,

словно горный хрусталь. Голову прикрывала расшитая ву¬

аль, с висков свешивались две тоненькие короткие косич¬

ки, на концах которых красовались рубины, на лбу — за¬

тейливая тугра,

а шею обвивала нитка сердоликовых бус.

— Встань, Карнафлэ! — ласково приказал Фанхас,

едва переступив порог. — К нам пожаловал достойней¬

ший аль-Фадль ибн ар-Рабиа. Ты, разумеется, слышала

о нем, дитя мое. Поцелуй руку нашего повелителя!

Рабыня с округлыми бедрами приподнялась с ковра,

па котором сидела. Но она не рассчитала сил и снова

опустилась на подушку.

Поэт сказал:

Легко усядется она

(Никто не сделает быстрее),

Ей встать в два раза тяжелее, —

Уж так устроена она.

Девушка оперлась на руку и грациозно поднялась.

С виноватой улыбкой подошла к гостю, склонилась для

поцелуя, но тот убрал руку, с нескрываемым восхищением

оглядывая рабыню: ее лицо, грудь, талию, обтянутые

шелковыми шальварами ноги.

Фанхас был на верху блаженства: барыш предвиделся

знатный.

— Желает ли мой повелитель побеседовать с Карна¬

флэ? — предложил он,— Моя воспитанница неплохо вла¬

деет арабским языком.

Фадль обратился к девушке с церемонным привет¬

ствием. Она ответила в том же духе, применив витиева¬

тый классический оборот речи. Он уловил легкий акцент

и спросил работорговца:

— Она из Басры? По внешности никогда бы не по¬

думал...

— Нет, нет, мой повелитель! До уроженок Басры мы

не дошли,— заверил Фаихас и принялся пространно рас¬

сказывать историю рабыни: — Карнафлэ — грузинка. Ее

купили давно, но детство, как изволил заметить достой¬

нейший из достойнейших, она действительно провела

в окрестностях Басры. Ребенком Карнафлэ была похожа

на тех неотесанных, полудиких девочек, с которых на¬

чался сегодняшний осмотр. Ничтожный слуга моего гостя

первым заметил красоту и способности бедной крошки. Ей

ведь тогда было лет десять, не больше. Ах, как она была

грязна и измучена! Я приучил ее к чистоте, нанял одного

учителя по арабскому языку, другого — по чтению корана

и основам стихосложения. Карнафлэ подросла. Стало

ясно — это будет цветок, которым можно свести с ума лю¬

бого мужа, какой бы пост он ни занимал в халифате.

Я упросил сладкоголосого Ибрагима аль-Мосули научить

Карнафлэ пению. Именно упросил. Певец затребовал

кругленькую сумму, но я не поскупился. Каждое утро моя