Сестра Марина. Люсина жизнь (сборник)
Шрифт:
Нюте показалось мгновенно, что темное ночное небо с золотыми точками звезд опускается ей на голову, земля колеблется под ее ногами, почва уходит под ней.
«Сейчас обморок… Я упаду… Джиованни убежит и все погибло!» – вихрем проносится в раненой голове Нюты тревожная полусознательная мысль. Она собирает последние усилия воли и почти со сверхъестественной силой бросается к замешкавшемуся мальчику, цепко охватывает руками горячее, как огонь, тело, поднимает его и несет, прижимая к себе…
Джиованни
Но цепкие руки Нюты сплелись клещами вокруг тонкого извивающегося стана мальчика. Исхудалый, как щепка, за болезнь, Джиованни легок, как перышко, но для Нюты тяжесть его тела сейчас не под силу. Ее ноги подкашиваются, в глазах стоят огненные круги, кровь льет, не переставая, и своей липкой жижей залепляет глаза…
«Надо донести его до барака, надо, во что бы то ни стало!» – с поразительной ясностью, резко, подобно огненному молоточку, дробно выбивает мысль в ее мозгу.
И она последними усилиями умирающей воли принуждает себя идти отяжелевшими от потери крови ногами.
«Боже мой, помоги только дойти! Только дойти!» – выстукивает ее мысль.
«Еще немного… Еще… Ну, будь же сильной, Нюта! Будь сильной!..» – мысленно подбодряет себя девушка.
К счастью, Джиованни не бьется, не трепещет больше. Он затих.
Вот и первая ступень… вторая… третья… Ох, сколько их!.. Нет конца… Лестница растет… растет с поразительной быстротой на глазах Нюты, принимая исполинские размеры… Она все выше, выше, выше крыш и трубы барака, до самого неба, до самых звезд…
«Нет, не подняться по такой лестнице ей, Нюте. Нет. Ни за что!» – усталая мысль кружится вяло в раненой голове. Ноги подкашиваются, тяжелые, точно налитые свинцом. Только руки железными тисками обвивают распластавшееся в жару маленькое тело итальянца.
– О, Господи! Скорее бы, скорее! – срывается стоном, воплем с губ Нюты. И она почти валится на каменные плиты лестницы… Тут минутное бессилие проходит сразу. Что-то светлое, яркое ударяет по лицу и четкими белыми пятнами выделяется в полумгле чуть освещенной ночи.
– Сестра Трудова! Джиованни!.. Как вы сюда попали?! Господи, да что же это! – слышит Нюта близкие и в то же время далекие голоса, и действительность перестает существовать для девушки…
Смутно, как во сне, видит Нюта белую, изумительно чистую комнату, с белыми же столами, табуретами и такого же цвета чистеньким, как игрушечка, шкафом, сверху донизу наполненным инструментами. Она лежит на чем-то высоком… Вокруг нее толпятся белые люди в халатах… Что-то шепчут, говорят…
А нестерпимая боль в голове раскалывает череп. Под влиянием этой
– Нет, нет, хлороформу не надо. Я враг хлороформа, где без него можно обойтись, – слышит Нюта, как сквозь сон, знакомый резкий голос.
Потом вдруг до слуха ее долетает мягкий и гулкий звон колоколов.
– Что это? Неужели Пасха? Пора к заутрене, а то снова будет сердиться tante Sophie! – устало проносится в мозгу ее полусознательная мысль.
А колокола все громче, все настойчивее… Они все ближе, ближе… Звучат они как будто в ее истерзанной болью голове…
– Держите руки оперируемой… А вы голову, сестра Юматова… Так… – слышит снова Нюта тот же знакомый, несколько дребезжащий голос. Она снова с усилием поднимает веки. Над ней склонилось в странном, смешном белом колпаке желчное, суровое лицо доктора Аврельского. Подле него молодое, в пенсне на живых, быстрых глазках, лицо Семенова. Дальше бледное, сочувственно, мягко улыбающееся Нюте – Юматовой. Еще дальше другие лица сестер.
Смутно проползла в больной голове неясная догадка: «Я в операционной… Сейчас меня будут резать…»
Мысль сорвалась и пропала куда-то. Нестерпимая, колючая, жалящая боль чуть повыше виска пронизала все тело, все существо девушки.
– Ах! – не то испуганно, не то недоумевающе пролепетала она.
– Ничего, ничего! Потерпите, сестрица!.. Молодцом, молодцом!.. Пустое дело!.. Сейчас кончу… Еще шов-другой наложу – и готово, – сквозь зубы ронял доктор Аврельский и что-то делал на голове Нюты, повыше виска.
– О-о! – второе ощущение мучительной боли, сильнее первого, заставило рвануться больную.
Тело Нюты было прикреплено ремнями к операционному столу, ее голову и руки держали помощники хирурга.
– Еще одну… одну секунду!.. – повторял доктор Аврельский. – Э, да вы у меня совсем молодец, сестра!.. Терпеливая, что и говорить!.. А ну-ка еще, голубчик… соберите силенки.
Новая боль, острая до ужаса, до пота, выступившего ледяными капельками на лбу оперируемой. Потом еще, еще и еще…
Стиснув зубы, сжав пальцы, вся бледная, обливаясь потом, Нюта терпела, испуская временами короткие, глухие стоны.
Ей казалось, что пытке этой не будет конца.
– То-то вот! – неожиданно произнес Аврельский, и его суровое, старое, желчное, но теперь заметно взволнованное лицо озарилось улыбкой, какой еще не видела у него Нюта.
– Молодец, сестрица! Спасибо, помогли старику! Дали мне наложить швы без всякого усыпительного средства, без хлороформа… Через три дня прыгать будете, – произнес он, и прежде нежели Нюта успела сообразить что-либо, наклонился над ней и отечески нежно поцеловал ее в лоб.