Сестра Марина
Шрифт:
Тут-то и начиналось самое пекло горячечной работы. Не чуя ног под собою, Нюта носилась из одного конца приема на другой. Здесь перевязывала, там обмывала раны, отсчитывала капли лекарств, помогая докторам и старшим сестрам, как могла и умела.
От лекций в аудитории она была освобождена, кроме специальных по глазным, зубным и горловым болезням. Но это были нетрудные, легко усваиваемые предметы, и просидеть и прослушать эти предметы было скорее удовольствием, нежели трудом для Нюты. Точно также было приятно изучать и массаж. Труднее чувствовалась общинная
Каждую субботу младшие и испытуемые сестры должны были производить полную, основательную уборку приемных покоев, до мытья полов включительно. И тут-то жутко приходилось Нюте с непривычки: таскать тяжелые ведра с водою, разведенной крепким дезинфицирующим составом, скрести целыми часами пол, ползая на коленях, оставаться подолгу на ветре и сквозняках при открытых форточках. Хуже всего допекали девушку острые, едкие дезинфицирующие составы, к которым приходилось прибегать во время уборки. Крепкий раствор сулемы и карболки разъедал ее нежные руки. Белая кожа потрескалась и сморщилась на пальцах, ладони покрылись мозолями и загрубели.
Да и вся Нюта, не только руки ее, изменилась до неузнаваемости в этот короткий срок. Новый скромный полотняный халатик, платье и широкий докторский передник скрадывали теперь тонкую и врожденную грацию ее изящной фигурки. Черная косынка, покрывавшая голову, придавала девушке вид послушницы из монастыря.
Изредка останавливалась она перед туалетом Розочки, заглядывала в зеркало и не узнавала себя.
— Господи! Да неужели же это я? Я — Нюта Вербина, та самая Нюта, что еще две недели тому назад разливала чай в японской гостиной и любезной улыбкой светской барышни отвечала на шутки гостей?!
Сестры, которые вначале косо поглядывали на «барышню-белоручку», которую они предполагали встретить в Нюте, теперь, внимательно приглядевшись к трудолюбивой, выносливой, работавшей не покладая рук девушке, изменили, казалось, свое первоначальное мнение о ней. Одна только ни чем не довольная, грубоватая сестра Клементьева все еще недоброжелательно поглядывала на Нюту и то и дело грубо «шпыняла» ее за всякий самый незначительный промах. Да еще сестра-помощница Мария Викторовна почему-то не взлюбила ее и, встречаясь с нею, ехидно поджимала свои и без того тонкие губы и роняла мимоходом:
— Преуспеваете, сестрица! Слышала, слышала… Только вот как дальше-то на дежурствах пойдет… Это еще что — цветочки, сестрица, ягодки впереди, впереди… Да… Трудненько вам придется. Не привыкли вы с детства к труду. В холе росли, очевидно…
Ах, как не терпела Нюта эту притворно-любезную, но таившую в себе змеиное жало, сестру! Впрочем, не одна Нюта не выносила Мартыновой: вся община единодушно ненавидела «Марихен» и «ехидку», как сестры окрестили ее.
Тяжелый физический труд, вечное стремление успеть вовремя с работой, постоянная напряженность делали то, что к вечеру измученная до полусмерти Нюта едва добиралась до постели, падала на нее как сноп и засыпала мертвым сном.
Она не слышала, как собирались в их комнате сестры, предпочитая «десятый
Нюта ничего не слышала, не видела, не ощущала в такие минуты.
Она спала, как мертвая, без всяких сновидений и грез.
— Ну, Мариночка, целуйте меня. Я принесла вам радость. Целуйте скорей! — и вбежавшая в комнату Розочка подставила Нюте одну за другой свои свежие, смеющиеся и сияющие обычными лукавыми ямочками щеки.
Нюта, присевшая после долгого, утомительного рабочего дня в покойное мягкое кресло и сшивавшая длинные, казалось, бесконечные бинты из марли, подняла на вошедшую свои большие серые вопрошающие глаза.
— И все-то она врет, Розочка… Не слушайте вы ее, язык без костей, мелет, что хочет, — грубовато пошутила Кононова, отдыхавшая на постели после дневного дежурства.
Юматовой не было. Она отпросилась на кладбище навестить могилки детей.
— Ну, уж вы бы помалкивали, госпожа просфирня, — задорно надувая губки, произнесла Катя. — Вы на бедную Розочку всегда рады напасть, а Розочка, действительно, принесла новость. Очень хорошую, очень желанную для кого-то новость!
И сделав лукавую рожицу, Катя покосилась на Нюту.
— Что такое, сестра?
Большие серые глаза Вербиной вспыхнули. Румянец залил бледное лицо.
— Не томите, Катюша, — шепнула она чуть слышно.
— Ну, уж так и быть, смилостивлюсь, скажу! Ольга Павловна вас нынче на ночное дежурство в барак на помощь сестре Клеменс назначит. Что, не ожидали? Да?
— Ах!
В этом «Ах» сказалась вся, бурная, алчущая, давно ждавшая этого случая, душа Нюты.
Дежурство в бараке! Так вот она, так долго желанная цель!
Как она мечтала об этом, всю эту неделю, мечтала робко, несмело в тайниках своей души, в самых потаенных глубинах мыслей.
Первое дежурство!
Только настоящая, закаленная сестра, «крестовая», деятельница общины, могла надеяться на такое лестное доверие со стороны начальницы.
— Полно, Катюша, вы не ослышались ли? — застенчиво осведомилась она, боясь поверить своим ушам, — действительно меня, а не кого другого назначили на ночное?
— Она великолепна, эта Мариночка! Сестра Кононова, Конониха, просфирня заспанная, взгляните вы только на этот экземпляр! Не верит своему счастью! Кононова, вам я говорю или нет? — тормошила Розочка снова задремавшую было сестру.