Сестра Марина
Шрифт:
— Клянусь честью! Parole d’honneur! И не будь я Коко, если я вам этого не устрою! — округлив глаза п вращая ими во все стороны, с уверенностью подтвердил Коко, поглядывая на всех присутствующих самодовольным взглядом.
— О, пусть только вернется! — произнесла Женни, и ее обычно ангельски-кроткое выражение, которым она постоянно старалась скрасить свое оригинальное желтоватое личико, передернулось угрожающей усмешкой. — Пусть вернется только, и я попрошу tante запереть ее, как провинившуюся девочку, чтобы в другой раз ей не пришла в голову эта глупая сумасбродная блажь.
ГЛАВА XII
Было около девяти часов утра, когда
Сестры только что отпили чай и расходились каждая по своим постам, как к всегда при наступлении часа смены и распределения дежурств.
Неожиданно за плечами Нюты раздался знакомый голос.
— Сестра Трудова, на два слова.
Нюта остановилась и, живо обернувшись, увидела спешившую за нею Юматову.
— Что скажете, сестра?
— О, многое, Мариночка… Но вы не беспокойтесь, ничего страшного… Ирисядьте со мною здесь, на подоконник, — и сестра Юматова почти насильно усадила Нюту в глубокую нишу окна, выходящего в сад.
Нюта бросила в окно машинальный взгляд. Там, за двойными рамами, теперь уже стойко и непоколебимо установилось белое царство зимы. Декабрь дышал за стеною своим студеным мертвым дыханием. Запушенные иглами инея и скованные его морозной лаской, стояли высокие дубы и липы. Серо-белое зимнее небо высилось над землей. Снежило, и рой белых пушистых мошек сыпался с неба, устилая свежим налетом и без того высоко наметенные горки сугробов в саду.
Нюта перевела свой взгляд на Юматову… Глаза их встретились. И столько сочувствия и ласки прочла Вербина в этих печальных, всегда грустных, добрых глазах, что сердце ее забилось невольно, а ее собственный взор подернулся слезами.
Длинная, тонкая рука Елены легла на плечо Нюты.
— Марина… Милая… родная… — заговорила она глубоким, задушевным тоном. — Вы меня простите, что я незваной гостьей врываюсь в ваш внутренний мир… Не из любопытства, конечно… Поймите меня, Мариночка, душа моя… Вы стали мне и Розановой дороги с первой же нашей встречи, как сестра родная… И точно родную полюбили мы вас… И вот, ни я, ни Катя Розанова не можем смотреть спокойно, как вы худеете и бледнеете, как не спите ночей и таете с каждым днем. И все с этой роковой встречи на Невском… Я не хочу врываться в вашу душу, Марина; не хочу слышать никаких признаний… Я привыкла уважать чужие тайны. Но… но я хочу… и Розочка тоже… хотим обе знать: нельзя ли чем-нибудь помочь вам, милая Марина? — и горячие руки Юматовой сжали дрогнувшие пальчики Нюты.
— Милая, — зазвучал снова над склонившейся Нютиной головкой голос Елены. — Милая, я много старше вас. Я мать, потерявшая детей, я пережила безумное горе, я испытала в жизни столько ужаса, Марина… И как дочери, как моей покойной Ниночке сказала бы, скажу и вам: «обопритесь на мою руку, детка, она— сильная, закаленная рука, она поддержит вас». Потребуйте от меня помощи, совета, Марина, моих сил, преданности и огромной, самой огромной услуги, жертвы. Я все охотно сделаю для вас, и Розочка тоже. Клянусь вам любовью к покойным детям! — заключила сестра Юматова хватающим за душу голосом, исполненным ласки, участия и любви.
От этого мягкого, захватывающего голоса, от этого неизъяснимого выражения сочувствия, ниже опустилась белокурая головка Нюты, ярче запылал румянец волнения, вспыхнувший на ее лице.
— Боже мой! Боже мой! — металась в этой склоненной голове тревожная мысль. — Она права, эта милая, самоотверженная, прекрасная Елена. Она, Нюта, мучится каждый день, каждый час, с этой роковой для нее встречи на Невском, две недели тому
Нет! Нет! Ни за что на свете! И сделав над собою усилие, она подняла на Елену пылающее лицо.
— Спасибо вам… Благодарю вас, сестра Юматова, от всей души… благодарю… за сочувствие и ласку… Но… но у меня нет никакого горя… Уверяю вас… И ничто не гнетет меня тоже… право… ничто… Спасибо… спасибо вам и Кате… — и, окончательно смутившись, она опустила вниз сконфуженное лицо.
— Ну, Бог с вами, Мариночка. Нет, так нет. На нет и суда нет, — пошутила с улыбкой Юматова. Но как мало шла веселая улыбка к этим печальным, тоскующим глазам! — Во всяком случае, всегда рассчитывайте на мою и Катину помощь. А теперь… Вы не забыли какой сегодня вечер y нас? А?
— Нет.
— Смотрите же. Сменитесь в 9 часов и приходите. А то Розочка обидится. Ведь гостей наберется куча и доктора, и наши… Настоящий бал… На славу отпразднует день своего рождения наша детка. Придете?
— Приду, конечно…
— То-то же… А теперь Христос с вами… Дай Бог спокойствия вашей душе…
И, прежде чем Нюта успела опомниться, сестра Юматова осенила широким крестом ее тоненькую миниатюрную фигурку.
— Господь с вами. Ниночку мою я бы точно также… — тихо, чуть слышно проронила она и, смахнув слезу с темной ресницы, спешно отошла от Нюты, прежде чем девушка успела поблагодарить ее.
— Джиованни, милый, что с тобою? Кто тебя обидел? О чем ты, мальчик мой?
Нюта стоит подле узкой больничной койки, силясь оторвать от подушки глубоко зарывшуюся в нее черную головенку.
За два месяца пребывания в больнице волосы Джиованни выросли и закурчавились снова.
Худенький, вытянувшийся ростом, он кажется не по летам большим. Серый больничный халат висит, как на вешалке, на исхудалом теле.
Мальчик так плотно прильнул к постели, что нет сил оторвать его. По вздрагивающим плечам и по тихим, чуть слышным, булькающим звукам Нюта поняла, что он плачет.
— Джиованни, милый, кто тебя обидел? Скажи! — Нюта садится на край постели и гладит костлявую, с выдающимися от худобы лопатками, спину маленького итальянца.
— О, Cielo! Povero mio sono perduto! (О, Небо, я пропал, несчастный!) — глухо вырвалось из глубины подушки.
Нюта встревожено посмотрела на взволнованного мальчика:
— Почему ты пропал, Джиованни? Что случилось с тобою? — спросила она.
Она ежедневно в этот последний месяц приходил; к выздоравливающему мальчику, подолгу беседовала с ним, учила его говорить по-русски и сама приучалась понимать его красивый, как песня юга, певучий язык. Она привязывалась к ребенку незаметно и прочно и посвящала маленькому итальянцу все свои досуги.