Сестра милосердия

Воронова Мария

– Нет, ничего. Все здоровы, – еле удалось прошептать, но слезы покатились по лицу, а она не могла их остановить.

Калинин был простой и невоспитанный парень, но он сделал вид, будто не заметил ее слез!

– Ну, раз никто не умер и все здоровы, то жизнь продолжается, – сказал он задумчиво, – остальное – это мелкие неприятности, я как врач говорю.

Она на секунду отвернулась, вытерла слезы и улыбнулась. Бог знает каких усилий ей стоила эта улыбка.

– А давайте я вас чаем напою! – продолжал Николай Владимирович, как ни в чем не бывало. – У меня

есть немножко самого настоящего чая.

Элеонора покачала головой.

– Давайте, давайте! Чаем, конечно, горю не поможешь, но от всяких штучек судьбы это лучшее лекарство, по себе знаю. Особенно если с сахаром, а у меня как раз есть.

– Николай Владимирович, вы так хлопочете обо мне, между тем ничего не случилось. Все в порядке.

– Знаю, знаю! Пусть это будет взятка, ладно? Чтобы вы еще раз потом встали со мной на операцию? Пожалуйста! Вы когда помогали мне на аппендиците… Я так раньше никогда не оперировал! Это было как волшебство, я другого слова не найду.

Она кивнула и почувствовала, что натянутая улыбка становится искренней.

Черт возьми, она не погибла! Она может дышать!

У нее есть дело, которое она любит. Она нужна людям, нужна больным, нужна доктору Калинину, который теряется без ее подсказок, нужна сестрам, которых может научить всему, что умеет сама.

А счастье… Да бог с ним, слишком тяжело оно дается.

Она вздохнула. Боль никуда не делась.

Больно, значит живой! – говорил доктор Воинов солдатам, когда в госпитале не хватало лекарств.

И он был прав.

Глава 4

Она еще надеялась, что Алексей одумался. Что малодушие, овладевшее его сердцем, пройдет, и он встретит ее дома.

Элеонора даже помолилась украдкой, чтобы Господь укрепил его душу.

Но Ланской ушел, когда она вернулась домой, там было пусто. Исчезла его шинель без знаков различия, исчез «сидор», и даже запах папирос испарился без следа. Будто Алексея здесь не было и ей приснилось и счастье, и отчаяние.

Однако ложиться в постель, где они были вместе, Элеонора не могла. Она подарила кровать соседке, а сама устроилась на полу, на тощем тюфяке.

А сон не шел к ней и на полу, мучительные воспоминания, как они были вместе с Алексеем, не отпускали.

Элеонора почти переселилась на работу, кушетка за автоклавной стала ее постоянным ложем, благо с наступлением весны желающих ночевать на службе резко поубавилось.

Она работала, как сумасшедшая, набрала еще больше дежурств и подавала на сложных операциях, даже когда была свободна. Во время работы она забывала обо всем.

Но через неделю Знаменский выгнал ее, приказав три дня не появляться на службе. Мол, загоняя себя таким образом, она приносит не пользу, а вред.

С этим было трудно не согласиться.

День она промаялась дома, надеялась отоспаться, но ничего не вышло, как она и предполагала. Сон покинул ее, кажется, навсегда.

Элеонора боялась засыпать, ибо в эти минуты приходили самые горькие мысли, а просыпаться резко, будто от толчка, было еще хуже.

Сидеть

дома – невыносимо, а пойти некуда. Недавно появилось новое развлечение – кинематограф, но Элеоноре оно совсем не понравилось.

Вдруг ее навестила Саша.

Шварцвальды переезжали, барону вернули его прежнюю квартиру на территории института. По прежним понятиям это была холостяцкая квартира, но по нынешним временам трех комнат на четырех человек считалось более чем достаточно.

Саша пригласила ее на новоселье.

– Будут только самые близкие друзья, – сказала она и, смутившись, добавила: – Сергей Антонович тоже будет. Он мне, кстати, замечал, что очень хотел бы тебя видеть.

– Тогда я, пожалуй, не приду. Поздравлю вас в неофициальной обстановке, если позволишь.

– Элечка, послушай меня! Сергей Антонович – очень влиятельный человек, и мы очень ему обязаны. Страшно подумать, что было бы с Николаем, если бы не помощь Кострова.

– О! Это и есть сам Костров? – фамилия была на слуху, но в подробности Элеонора, естественно, не вникала.

– Да, моя дорогая, это он и есть! А ты просто не хочешь знать, что он не только очень важный чин в правительстве, но и хороший человек! Ты считаешь, что раз большевик, значит дьявол, но это не так! Совершенно не так!

Саша горячилась, значит, не верит в то, что говорит, отметила Элеонора хладнокровно.

– Он давно знает о тебе, еще заочно. Николай рассказывал о твоих подвигах, он тоже восхищается тобой, просто у меня не было случая сказать тебе, – тараторила Саша, – и он очень, очень жалеет, что ты отказалась перейти на мою должность. Ты была бы идеальной главной сестрой.

– Сашенька, я слишком молода, никто не поверит, что меня назначили за истинные заслуги. Начались бы всякие грязные сплетни, а я этого не хочу.

Александра Ивановна с досадой махнула рукой:

– А всегда сплетни, привыкай. И чем ты чище, тем они грязнее. В любом случае приходи. Такое знакомство будет тебе очень полезно.

Элеонора выпрямилась на стуле:

– Полагаю, Костров рассчитывает на иное знакомство.

– Ну да, ты ему понравилась! Но он же взрослый человек и прекрасно видит, что с тобой нельзя просто… Ну, ты понимаешь. Он не женат, и ничего плохого, если он за тобой немного поухаживает.

Поухаживает…

– Эля, он хороший человек. Не какой-то там оголтелый. Они с Николаем знакомы давно, вместе ездили на эпидемию чумы в Маньчжурии в десятом году.

– Так он врач? – удивилась Элеонора.

– Нет, конечно! Был обычным делопроизводителем, но Николай тогда заметил его способности. А Костров тоже оценил мужа по достоинству. Шварцвальду ведь пришлось бороться не только с бактерией чумы, но и с косностью наших чиновников, что гораздо хуже. Еле удалось выбить разрешение на вакцинацию, правительство долго сопротивлялось, и знаешь почему? Потому что автор вакцины – иудей! Я не говорю о том, что этот иудей, Владимир Хавкин, родился в Одессе, и если бы ему позволили работать в России, то вакцина была бы нашей, нам не пришлось бы закупать ее в Англии.