Сестра милосердия

Воронова Мария

Чем дальше время уносило их последнюю встречу, тем чаще она вспоминала Воинова. Когда долго ничего не знаешь о близком человеке, в памяти всплывает то одно, то другое, но всегда есть какой-то момент, или ситуация, или фраза, ставшая чем-то вроде визитной карточки. Для Элеоноры такой «карточкой» было поразительное умение Константина Георгиевича носить воду на коромысле. Странно, гораздо чаще они проводили время в операционной или за осмотром раненых, но стоило ей подумать «Воинов», как в памяти всплывала его стройная фигура с коромыслом на плечах. Носить воду для госпиталя было обязанностью санитаров, но Элеоноре нужна была вода и для себя, и Воинов всегда

помогал ей, если был свободен. Бормоча «ах, я страшно спешу, спешу, спешу», он мчался к колодцу, набирал ведра и бежал с ними обратно к палатке совершенно особенным мелким шагом, так что вода не выплескивалась из болтающихся на коромысле ведер. Это зрелище противоречило всем законам физики и потому завораживало.

Воинова совершенно не смущало, что он, начальник госпиталя, бегает, как мальчишка по мелким поручениям.

Было еще одно воспоминание, которое Элеонора хранила в тайниках души как фамильную драгоценность. В минуты особенно сильной грусти и безнадежности она закрывала глаза и словно переносилась в тот серенький февральский день…

Поступила большая партия раненых, так что они с Константином Георгиевичем не выходили из операционной. Почти сутки они провели на ногах, освежаясь глотком воды, пока санитары уносили одного раненого и укладывали на стол другого. Обычно Элеонора старалась быть внимательной к солдатам, разговаривала с ними, но тут все лица слились в один сплошной поток, она словно оглохла, не слышала жалоб и стонов, стояла, как автомат, послушно выполняя все распоряжения Константина Георгиевича. Лишь ближе к вечеру он вывел ее из палатки. В накинутых на плечи тулупах они стоя съели по куску хлеба. Элеонора искоса смотрела на Воинова, в спускающихся сумерках его лицо казалось злым от усталости. Он молчал, хмурился, и ей вдруг показалось, что Константин Георгиевич недоволен ее работой, что предпочел бы видеть на ее месте опытную сестру, а не романтичную дурочку, которая считает, что совершает героический поступок, а у самой не хватает даже душевных сил сочувствовать раненым как должно.

Быстро доев, они вернулись к работе. Чтобы делать все как следует, Элеонора сосредоточивалась на ранах, совершенно не думая о человеке, который лежит на операционном столе и полностью зависит от Воинова и ее действий. «Я черствая и жестокая», – думала она с горечью.

Наконец помощь была оказана всем пострадавшим. Врачи разошлись, санитары под ее руководством сделали уборку и тоже ушли. Она осталась в палатке одна.

Теперь трудно было представить, что еще час назад здесь кипела работа, страдали люди… Стало темно и холодно, все звуки стихли, и Элеоноре вдруг показалось, что она совсем-совсем одна на земле. Это было не страшное, а скорее какое-то свободное чувство, будто стоит ей откинуть легкую брезентовую дверь и оттолкнуться от истоптанного, в кровавых пятнах снега, как она полетит в вечность и пустоту, где нет ни страданий, ни горя, ни одиночества.

Улыбаясь этим странным мыслям, она привычно занялась инструментами. Их надо было тщательно вымыть и простерилизовать, чтобы завтра докторам было чем работать. Кто знает, как сложится день завтра?

Захлопотавшись, она не заметила, как вошел Воинов.

– Устали, Элеонора Сергеевна? – спросил он мягко. – Разрешите, я помогу вам?

– О, вы только все запутаете! – сказала она с улыбкой, которую он, верно, не заметил в полумраке. – Прошу вас, отдыхайте, вы и так сегодня трудились сверх человеческих возможностей!

– А вы? Вы все время были рядом со мной, не так ли?

Она покачала

головой:

– Я всего лишь выполняла ваши приказы, а это совсем другое дело.

Не слушая ее, он стал складывать чистые инструменты в большой стерилизатор.

– Видите, я ничего не путаю, – засмеялся Воинов, – не так я безнадежен, как вам кажется… А вы покамест выпейте чай.

Он показал на огромную железную кружку, которую принес с собой и поставил на столик с медикаментами. Элеонора присела на табурет, с наслаждением обхватила горячие бока ладонями, вдохнула поднимающийся от чая парок и только в этот момент поняла, как же она замерзла!

– Там еще кусок рафинада в бумажке я принес, съешьте скорее, а то упадете в обморок, – сказал Константин Георгиевич не оборачиваясь. – Вот я смотрю на вас, Элеонора Сергеевна, и удивляюсь: откуда столько силы и стойкости в хрупкой девушке?

Она промолчала. Положила в рот кусок сахара и зажмурилась от наслаждения. Ах, если бы Воинов обучался в Смольном институте, он бы не удивлялся ее выносливости. Умывание ледяной водой в любую погоду, хождение с палкой за плечами, чтобы осанка стала идеальной, и прочая и прочая… Детство, проведенное в суровых условиях, прекрасно подготовило ее к фронтовой жизни.

Может быть, рафинад, или горячий чай, а вернее всего, доброта Воинова неожиданно растрогали ее, так, что на глазах появились слезы, и Константин Георгиевич, как раз закончив укладывать инструменты, заметил это в темноте.

– Ну что такое? Что? – он вдруг опустился перед ней на корточки, положил свои ладони поверх ее рук, сжимавших кружку, и заглянул ей в глаза. – Не плачьте, прошу вас! Если бы я только мог передать вам всю свою силу, если бы только мог!

Константин Георгиевич покачал головой, и Элеонора улыбнулась сквозь слезы.

– Это горячий чай виноват, – сказала она.

– Да-да, я так и подумал.

Он поднялся, достал носовой платок и каким-то очень простым и естественным движением промокнул ей глаза, а потом вдруг порывисто и в то же время осторожно притянул ее голову так, что щекой она оказалась прижата к его животу.

– Милый мой солдат! Вы никогда не сдадитесь, я знаю. Но если бы вы разрешили мне отправить вас домой…

– Нет, Константин Георгиевич, – буркнула она. То, что происходило сейчас, конечно, совершенно недопустимо, но так хорошо было прижиматься к нему и чувствовать тепло его ладони на своей макушке. – Разве я не справляюсь? Неужто вы хотите избавиться от меня?

– Вы сами знаете, что никто не сможет превзойти вас в мастерстве. Я счастлив, что вы рядом, но еще счастливее был бы, зная, что вам не грозит никакая опасность. Что вы дома, под крылышком Архангельских, здоровы и спокойны и не убиваете себя непосильным трудом. Я молюсь за вас, чтобы с вами ничего не случилось, но, видит бог, это такая ненадежная защита…

– Это самая надежная защита, – Элеонора собралась с силами и мягко отстранила его руку.

Отступив, Константин Георгиевич засмеялся своим низким глуховатым смехом:

– Сомневаюсь, что Господь слушает такого греховодника, как я. Так что, Элеонора Сергеевна, не слишком уповайте на силу моих молитв! Ах, если бы это было в моей власти, сделать вас самой счастливой…

– Я счастлива сейчас, – неожиданно призналась она и, вдруг поймав острый взгляд Воинова, торопливо продолжала: – Я счастлива, что приношу пользу, что я на своем месте. Это ведь счастье, правда?

– Да, счастье. – он помолчал, а потом весело спросил: – Так не поедете домой?

– Нет, не поеду.