Сестры Марч (сборник)
Шрифт:
– Потому что вы уезжаете.
– Ну, так фсе замечательно! – воскликнул Баэр, и не будь у него зонта в руках, захлопал бы в ладоши. – Джо, я ничего не могу предложить фам, кроме моей большой любви. И фот я приехал, чтобы узнать, нужна ли фам моя любовь – или я для фас фсего лишь добрый друг. Так скажите мне, найдется ли в фашем сердце место для старого Фрица?
– О да!
Она обхватила обеими руками его руку, как будто говоря, что рада будет идти с ним рядом, даже если у них не будет иного укрытия, кроме его старого зонта, – лишь бы только он всегда держал его над нею.
Надо сказать, что редкое объяснение происходит в столь невероятно трудных условиях. Из-за грязи мистер Баэр не мог встать на колени и не мог предложить руку иначе как на словах, потому что обе его руки были заняты. К тому же на глазах у прохожих он не смел изливать свои чувства. Зато лицо его сияло так, что Джо показалось, будто в капельках дождя на его бороде играют маленькие радуги. Не люби он Джо уже давно, едва ли он мог бы влюбиться в нее теперь, когда все на ней было в плачевном состоянии,
Редкие прохожие наверняка сочли их парой безобидных сумасшедших – так беззаботно прогуливались они под дождем, не замечая грозно сгустившихся сумерек и тумана. А их мало заботило, что о них могут подумать. Ведь они переживали тот единственный в жизни час, когда старость чувствует себя молодостью, невзрачность – красотой, бедность – сказочным богатством и когда каждому человеку чудится, что он в раю.
Вид у профессора был такой, словно он завоевал королевство, и весь мир уже не может предложить ему большего блаженства. Джо шагала рядом с ним, и ей казалось, что ее место только возле него и нигде более; было даже странно, что когда-то она могла примерять к себе иную будущность.
Она первая решилась возобновить разговор. Не будем здесь приводить невнятных восклицаний, последовавших за «О да!», обратимся лишь к сказанному ими обдуманно и осмысленно.
– Фридрих, отчего бы…
– Боже! Она назыфает меня по имени. С тех пор, как не стало Минны, ни одна жифая душа не обращалась ко мне так, – профессор остановился посреди лужи, не сводя с нее благодарного и восторженного взгляда.
– Мысленно я давно зову вас по имени, но если вам не нравится…
– Мне не нрафится? Да что может быть для меня слаще? Разве только если мы станем говорить друг другу «ты»…
– Так сразу? Пожалуй, это немного сентиментально.
– Так федь это прекрасно! Сентиментальность! На этом стоит немецкий дух. Благодаря ей мы сохраняем нашу молодость. Я так устал от ледяного английского «фы»! – у Баэра был вид скорее романтического студента, чем солидного профессора.
– Так почему ты не предложил мне этого раньше? – смущаясь, спросила Джо.
– Послушай, я теперь хочу открыть тебе свое сердце. Ты федь отныне принимаешь на себя заботу о нем. Послушай, моя Джо – ах, какое это феселое, забавное имя! Я хотел много сказать тебе уже в Нью-Йорке, но мне показалось, что твой красивый друг… что он помолвлен с тобой. А если я сделал бы тебе предложение еще тогда, ты согласилась бы?
– Не знаю. Вряд ли. Дело в том, что тогда у меня вообще не было сердца.
– Что за чепуха! Я не могу в это поферить. Просто тфой сердце дремал, пока не пришел прекрасный принц и не разбудил его. Да, конечно, «Die erste Liebe ist die beste» [27] , но уж на это чудо мне не следовало рассчитывать.
– Согласна, первая любовь – лучшая. Но прежде я еще никогда не любила. Тедди был тогда просто мальчишкой. А теперь он нашел то, что ему нужно, – ответила Джо, желая поскорее вывести его из заблуждения.
27
Первая любовь – самая прекрасная (нем.).
– Теперь я совсем спокоен. Я знаю, что ты отдала мне фсе. Просто когда мужчина долго ждет, он становится себялюбифым. Уфы, ты скоро это заметишь, госпожа профессорша.
– Мне нравится такое обращение! Но скажи, что привело тебя сюда именно в тот момент, когда я больше всего хотела тебя видеть?
– Фот это, – мистер Баэр вытащил из кармана жилета потрепанный газетный листок.
Джо развернула его и увидела… свои собственные стихи. Она отправляла их в газету, платившую за стихи.
– Но как?..
– Это попало ко мне случайно, а по именам и инициалам подписи я догадался, кто афтор. Эти стихи звали меня, понимаешь? Прочти их мне фслух! А я послежу, чтобы ты не попала в лужу!
И Джо послушно стала читать:
НА ЧЕРДАКЕЯщички – четыре штуки,Пылью все занесено…Четырех девчонок рукиИх наполнили давно.Вот – ключей четыре связки,Моль тесемки пожрала…Вспомнить были, вспомнить сказкиВновь я на чердак взошла.Начертали озорницыСверху имена свои;Тайны юной четверицыПозапрятаны внутри.Их фантазия парилаПод рефрен дождя живой.Вновь склоняюсь на перила,Слыша дождь над головой.Аккуратно, безупречноВыведено имя «Мег»,Всяк подумает, конечно,Вот достойный человек.Средь бумаг хранится сказка,Два коротеньких стихаИ военных писем– Как все тут слабо, какие плохие рифмы!.. Конечно, я писала то, что чувствовала. Мне было одиноко в тот день, и я ушла плакать на чердак. И зачем только мне надо было выставлять себя на посмешище?.. – Джо разорвала на мелкие кусочки вырезку, которой так дорожил профессор.
– Пусть так… Эти стихи фыполнили свое назначение. Но у меня еще есть твоя коричнефая книжка со стихами и разными заметками, – с улыбкой произнес Баэр, глядя, как ветер уносит газетные обрывки. – Когда я читал эти стихи, мне думалось: «Ей грустно, ей одиноко, но она могла бы найти себе утешение в настоящий любовь. Фот мое сердце, полное нежных чуфств к ней. Если это не слишком жалкая вещь в сравнении с тем, что я хотел бы просить фзамен, – фот, пусть она берет его, ради Бога!»
– Ты приехал сюда, чтобы раз и навсегда узнать, что твое сердце никакое не «жалкое», а дорогое и необходимое мне сокровище! – чуть слышно проговорила Джо.
– Сначала я не осмелифался так думать, хоть ты и сделала мне радушный прием. Но потом у меня поселилась надежда, и я сказал себе: «Добьюсь своего – даже если придется пожертфофать жизнью. Она будет моя!» – он горделиво вскинул голову, словно штурмуя подбирающуюся к ним завесу тумана.
Джо казалось, что он был великолепен в это мгновение, хотя и не гарцевал перед нею на коне в пышном одеянии.