Сеть

Щеголев Александр Геннадьевич

Бестолково, как у сухомордого в мозгах. Холодно, слякотно, сопливо. Темень, ни одной самой паршивой лампочки — малолетние поганцы давным-давно их переколотили. Только некоторые окна горят, и все. Дрыхнут обыватели, сны цветные просматривают. Или под телевизор балдеют, смакуют чужие чувства. Или вяжут. На улицу их сейчас золотом не выманишь. Кретин — и тот подумает, прежде чем выйти. Впрочем, перевелись нынче кретины, все повыловлены, один я, небось, остался.

Мерзкая подворотня. Мерзкая гостиница. Мерзкое занятие.

А что остается делать? Жрать охота, с утра брюхо ноет — денег нет. Естественно, откуда у истинного гражданина деньги? У истинного гражданина только долги. Очередная гонка — на следующей

неделе, там получу свои кровные, а сейчас… Неделю тянуть — извините, это не для меня! Вдобавок, гад тот… как же его зовут?.. В общем, проиграл сегодня одному типу двадцатку. Идиот! Дыру в кармане поставил и проиграл. Еще один долг. Мерзкая жизнь… Эй вы, за окнами, сколько вас ждать? Суслики жирные, хоть кто-нибудь покажитесь!

Пусто…

Наконец! Хлопнула дверь. Кто-то вышел в гостиничный двор, слышны шаги. Неужели нашелся смельчак, который надумал совершить вечернюю прогулку? Это был маленький старичок, в очках, шляпе, с папкой под мышкой. Натуральный профессор. Он увидел меня, растерялся, замедлил шаг. Я преградил ему дорогу и осветил фонарем, тогда на его лице появилось болезненное веселье.

— Молодой человек, — сказал он мне. — Вы ошиблись, ваша дама еще не освободилась.

Тут ему в бок уперлось «шило», и он, видимо, очень хорошо почувствовал это прикосновение, потому что веселое выражение на его лице моментально сменилось тоскливым.

— Шутишь, — улыбнулся я. — Подожди, сейчас я буду шутить.

Снял с него дурацкую шляпу и отшвырнул в темноту. Он затосковал еще сильнее.

— Вы не смеете, — слабым голосом сообщил он мне. — Я музыкант. Я сейчас же позову милицию.

Смех на палке. Было видно, что он грозится всерьез. Наверное, со страху.

— Зови, — разрешил я ему и чуть-чуть надавил. Понятливый оказался старикашка! Он проглотил все угрозы разом, только слабо икнул и больше не пикнул. Ну а как же — интеллигент! Для начала я его нежно встряхнул, чтобы осознал до конца, с кем имеет дело. От моей ласки его залихорадило. Потом деловито обшарил карманы гостя. В пиджаке у него лежал пухлый бумажник, и мое истосковавшееся по чуду сердечко наполнило грудь томительным биением. Волнуясь, я рванул застежку. Там была весомая пачка купюр — не меньше двухсот хрустящих! Чудо свершилось. В полном восторге я глянул на старичка: носить вечером такие деньги отважится не каждый! Он стоял не двигаясь, губы его вяло шевелились, шептали что-то вроде: «…зачем вы меня посылаете, мне страшно, я никуда не пойду…» — странное он что-то шептал. И вообще у него был странный видок — будто разговаривал во сне. Причем не со мной. Я потрепал его за щеку:

— Проснись.

Он продолжал спать, намертво прижимая к себе папку. Интересно, что там у него? Я потянул ее, вот тогда профессор ожил, глаза его вспыхнули и погасли.

— Не надо, — попросил он меня. — Берите что угодно, а это… не надо, прошу вас…

Я ничего не ответил ему. Я ткнул его кулаком в морду, он мягко упал спиной в лужу и остался лежать, а папка оказалась в моей руке. Там были только ноты! Эти очкарики ненормальные, честное слово… Ладно, не будем лишать человечество культурных ценностей. Нас интересуют ценности материальные. Мы не варвары, культурные ценности нам не мешают.

Я бросил папку рядом с хозяином, а сам быстро вышел из подворотни. На ходу обследовал добычу. Для начала сладострастно пересчитал доход — ровно двести пятьдесят, новенькими, будто из типографии. Ну, повезло! Все, завтра отдаю долг этому гаду, и хватит с меня игрушек… Еще в бумажнике имелся аккуратно сложенный листок бумаги, и я развернул его. Вначале ничего не понял. Даже испугаться не успел. Просто в груди у меня вдруг замерло, я остановился и разинул пасть. Вместо бумажного листочка мои грязные пальцы сжимали нечто похожее на щель, в которую смотрели чьи-то глаза.

Я среагировал мгновенно: ойкнул и разжал пальцы. Бумажка плавно опустилась на асфальт, я же опомнился и наклонился следом. Я парень любопытный и вовсе не трус. Меня загадками человеческой психики не проймешь — снова взял эту бумаженцию и внимательно рассмотрел ее. Обыкновенная записка. Было четким почерком выведено: «Жду Вас в номере 215, второй этаж, налево». Записка, ничего больше. Однако в памяти осталась ясная картинка: висящие в воздухе глаза смотрят на меня в упор. Глаза небесно-голубого цвета. И не глаза даже, а узкая полоска человеческого лица — брови, переносица… Смех на палке. Что это мне мерещится?

Собственно, я направлялся к Балаболу. Заведение располагалось точно напротив моего рабочего поста возле гостиницы — никакому нормальному дубине не придет в голову ловить меня здесь, рядышком с местом происшествия. Перекушу, расслаблюсь, и дельце одно имеется. Жизнь дается человеку для того, чтобы он жил, как человек. А интеллигентский бумажник мне должен в этом помочь. Правильно я излагаю?

Смешной старикашка, — думал я, наискосок пересекая проспект Первого Съезда. Народной милицией решил напугать. Да заори он во все горло что-нибудь вроде: «Помогите — убивают!» — никто бы даже к окну не подошел полюбопытствовать, в чем дело. Кого там убивают и как. Чтобы расшевелить этот снулый мир, надо кричать «пожар» или «землетрясение». Или, например, «революция» — пусть в кальсоны поналожат. Хотя, ату его, с такими вещами не шутят… Интересно, — вдруг вспомнил я, — кого ждали в номере 215? Неужели старикашку? А может, все еще ждут? Я развеселился. Надо же, каков игрун — ему бы тихо кефирчик сосать дома, а он по отелям шастает. Впрочем, я уже дошел до места, и эта мысль достойно завершила приключеньице.

Над входом помаргивало название: «БУТСА». Чуть ниже — скромное пояснение: «ЛУЧШЕЕ МЕСТО ОТДЫХА». А в витрине горел стих: «Заходи скорей сюда! Делать все позволим! Развлекайся до утра, выползешь довольным!» Делать что вздумается можно в любом другом месте, если есть чем платить, разумеется, но Балабол поступил на удивление мудро, воспользовавшись вечной всенародной тягой к поэзии и к свободе. Забавно происхождение названия. Существует легенда, будто знаменитый центрфорвард Серов однажды провел пару недель в той гостинице напротив и, рассорившись со своей поклонницей, швырнул с балкона бутсу — прямо через проспект. Спортивный снаряд пробил витрину насквозь и влетел в столовый зал. С этим преданием знакомит красивый стенд в вестибюле, здесь же под стеклянным колпаком обрел вечную стоянку вонючий ботинок — жуткого размера, кстати. Идиотизм и коммерческий успех, как известно из новой истории, близнецы-братья. В общем, местечко это было как раз по мне. Я поежился от холодного ветра и торопливо толкнул крутящуюся дверь.

Было душно и весело. Большинство столиков оказались заняты. Стоял многоголосый гул, звенела посуда, из игрального автомата лилась мирная старомодная музыка. Я огляделся и подошел к столику, за которым одиноко сидел Лошак.

— Привет, мальчик, — сказал я ему. Он нехотя поднял глаза. Глаза были задумчивыми. После некоторого размышления Лошак эхом откликнулся:

— Привет, Александр…

Видно, принял уже стаканчик-другой. Что ж, надо догонять. Я подсел к нему и рявкнул в воздух:

— Эй, ну-ка сюда быстро!

Выскочил парень, обслуживающий столовый зал, побежал ко мне, мастерски виляя между столами. Да, кликуха, заработанная им в кругу своих кооперативных нанимателей, вполне соответствовала его деловым характеристикам.

— Ловкач, — сказал я ему, когда он, нисколько не запыхавшийся, вырос передо мной. — Дай-ка мне горячей.

— Пожалуйста, — сказал парень, живо снимая с подноса графин и стакан. — Добрый вечер, сударь, здравствуйте.