Сетевые публикации
Шрифт:
И появляется человек, говорит ясно и не юлит ни перед кем.
Жан Люк Меланшон — философ. Образованный по-настоящему, и говорит не по бумажке. Его сейчас сравнивают с Робеспьером.
Нас познакомил сегодня Тони Негри. Негри вообще восторженный человек, и немолодой, то есть, вдвойне восторженный. К тому же, ему дорого то, что у него есть последователи. Вполне возможно, что все это обернется пшиком. Власть превращала в ублюдков и не таких умников. И вообще я политиков не люблю.
И тем не менее смотреть на Меланшона было приятно.
Пока говорил с ним, понял, почему он мне симпатичен.
Понимаете, оппозиция — это когда за людей, против
А у нас оппозиция — это когда за блядей против людей.
Видите ли, Меланшон не кривлялся. Он не считал, сколько стоят часы на руке у Патриарха. Он не писал статеек «сам я не верующий, но считаю, что Патриарх не православный». Он не устраивал протестных концертов в Лондоне перед ворьем, и он не называл работяг «быдлом и анчоусами». Он не плейбой, метивший в губернаторы Сочи а потом ставший борцом против коррупции. Он не митинговал в защиту блядей, безобразящих в соборе. Не сочинял про Путина, что его пожилая жена беременна. Он не устраивал пикеты в защиту обиженного спекулянта. Он не организовал движение «синих ведерок». Он не филистер, виляющий жирным задом. Он не пресмыкался перед одним миллиардером, покусывая ляжки другого миллиардера. Он не называл себя «интеллигентом», прочитав три книжки.
Короче говоря, он не совершал всех вышеперечисленных низостей. Глядя на него, я вспомнил, что слово «оппозиция» имеет смысл.
Понимаете, оппозиция — это не обязательно блядство. Это не обязательно митинг с подтанцовкой, с рестораном Бонтемпи, с матерком и Куршевелем. Совсем не обязательно, чтобы рестораторы изображали из себя литераторов, а журналисты выдавали себя за мыслителей. Это, правда, не всегда так бывает. Бывает еще и настоящее, без привычного для нас паскудства. И спекулянты не всегда герои, и проститутки не всегда в лидерах. История сейчас нуждается в том, чтобы появилась реальная оппозиция, и желательно, чтобы она была без белых ленточек и без желтых билетов.
Вообще, оппозиция справа — это всегда дикость. Но в российских условиях, это еще непременно и блядство.
Я не могу поручится, что Меланшон — исключительно чистый человек. Чистых политиков не бывает в принципе. Был бы чистым, остался бы университетским философом. Но в том, что Франция жива — сомнений нет никаких. Франция последние двести лет говорит примерно об одном и том же, иногда сбиваясь и запинаясь, но всегда возвращается к своей главной мысли. И кто-то даже решил, что Франция умерла: ах, как мы не любим Париж, там нет лондонского драйва и московской тусовки.
Жива Франция. Нам бы у нее еще раз поучиться.
Победил Олланд, это совершенно соответствует духу истории Франции, ее последним 200-м годам. И делать вид, будто социалистические идеи для Франции — это какое-то такое из табакерки выскочившее зло — просто смешно.
Франция некогда дала урок всему миру своей революцией. В этом месте беседы полагается зажимать нос и говорить: ах, это были реки крови и уроки революции были ужасны. Да, верно; впрочем, правда и то, что жестокость королевской власти — превосходила гильотинирование. А в остальном верно — жестокостей было много.
Советское восприятие Европы в частности, и истории в целом — основано на блаженном ощущении почерпнутом из французского кино 70-х годов и передач БиБиСи — смотришь на Катрин Денев, слушаешь Севу Новгородцева и кажется, что Запад всегда процветает, а завистливые социалисты точат в подвалах ножи, чтобы навредить процветанию.
Распространенный среди советского мещанства анекдот гласил:
Этим анекдотом мещанин и фарцовщик давали понять собеседнику, что пропаганде не верят, а верят вкусовым и обонятельным ощущениям: что нам до резни в Конго, когда на экране ясно видно, как в Италии весело зажигают герои Феллини.
А то, что Феллини — критик общества, ну, это он может себе позволить. С жиру бесится, так не говорили — но между строк читалось.
Эту же мещанскую мудрость повторила благостная сестра Прохорова в знаменитых дебатах с Михалковым. Михалков сказал ей простую и правдивую вещь: дескать, мы брали пример с Запада, а на Западе-то сейчас — кризис. И благостная сестра остроумно (в духе торговцев джинсами из московских туалетов) ответила: ах, Запад загнивает, но какой же запах!
Не сказала благостная сестра того, что благоуханием сопровождались все исторические процессы гниения; и Марии Антуанетты с ее пирожными, и Римской империи — оргии которой так напоминают нашу сегодняшнюю действительность. Не знаю, вставляет ли Прохоров перышко себе в гортань, чтобы проблеваться перед очередной трапезой или предпочитает тренажер — но суть абсолютно одна.
Наше представление о Европе как о процветающей беспроблемной земле породили безумную культурологическую фантазию — объявить Россию Европой, дабы все стало хорошо. Сходным образом вел себя Чичиков, объявляя мертвые души живыми — это совершенно чичиковская стратегия. Сколько профетических текстов написано на тему, что цивилизация — только одна! «Хочешь жить как в Европе — голосуй за правых!» — вы еще помните этот безумный лозунг? В какой Европе жить — этого не уточняли, но вероятно в той, что благоухает, а вовсе не в кризисной. Цивилизация — только одна? Так вот она, с проблемами и кризисом. Ах, мы не эту хотели, нам в кино другую показывали.
Европа — в отличии от фантазий цивилизаторов — живая земля и поэтому очень часто болеет. Более того, в последний век Европа не раз была на грани смерти — а период здоровья (60-70е) был недолог, его хватило только для того, чтобы сформировалось советское мещанство.
Франция в течение 200 лет упорно идет с социализму — и это совсем не случайно. А то, что французские фильмы 70-х демонстрируют тучность нации и мелкие проблемы потребления — вот это как раз случайно.
То что произошло сегодня — закономерно и правильно. Хотите любить Европу — любите Вийона и Рабле, Белля и Бальзака, Ван Гога и Модильяни (который умер отнюдь не от переедания).
Но нет, мы любим Европу Гуччи и Долче Габано, Карла Лагерфельда и Абрамовича. А все остальное — это козни социалистов! Фу, уберите эти нечестные выборы!
Пост-импрессионизм (22.05.2012)
То, что импрессионисты усердно мельчили и растолкли до состояния пудры, требовалось привести обратно в статус Собора, а это было непросто сделать. Сходную задачу в 17 веке выполнил Рембрандт, опровергнув мещанств о малых голландцев. Говоря коротко, Рембрандт развернул домашний уют и частные права на красивое — в противоположную сторону; сытого обладателя голландского натюрморта повернул лицом в общечеловеческой драме — рассказал, что, помимо селедки и бутылки, есть горе бедняка и величие единения, что мир крепится состраданием — а совсем не самостоятельностью. Это только кажется очевидным, такой вывод сделать непросто: если ты своими руками выстроил домик и поймал рыбку — понять про равенство в любви и горе тяжеловато.