Сети Культа
Шрифт:
— Бывал… дважды, — тихо произнес Харт, глядя прямо перед собой. Колер поджал губы и решительным шагом направился к высоким распахнутым дверям.
Стоило войти внутрь, как звуки, постепенно наполняющие улицы Сельбруна, практически смолкли. В храме было тихо и прохладно, отовсюду струился мягкий свет свечей, по огромному круглому залу, разделенному лучами на двенадцать секций, распространялся приятный аромат благовоний. Каждую из секций завершала статуя бога. Начиная от входа, статуи располагались в порядке смены месяцев и сезонов на Арреде.
Так самая первая секция принадлежала изображенному в виде
Следующую секцию венчала статуя Венселя — покровителя Сойнира и бога исцеления. На плече божества, изображенного мудрым старцем с грубыми чертами лица, полускрытыми большим капюшоном, устроилось священное животное — длиннохвостая ящерица. Обе руки Венселя одновременно покровительственно и заботливо вытягивались вперед, будто бы исцеляющее божество готово было одарить каждого пришедшего своей силой.
Бенедикт невольно хмыкнул и указал своему подопечному на эту статую.
— Если ты надеялся обойтись божественной помощью вместо настойки жреца Морна, то тебе, пожалуй, стоит подойти к Венселю.
Киллиан на замечание наставника никак не отреагировал: вместо этого он направился вдоль секций, не удостоив своим вниманием ни статую покровительницы Фертема Влору — богиню плодородия, сидящую на поляне в окружении искусно высеченных из камня кроликов, — ни статую мечущего молнии Салласа в шлеме с бычьими рогами, покровителя Дешана и бога стихий.
Молодой жрец замер у следующей секции, которую украшала статуя пожилой, но оттого не потерявшей своей красоты женщины в длинном струящемся платье, на плече которой сидела каменная сова. Одна рука статуи держала застывшие в равновесии весы, а вторая дружественно тянулась вперед к людям.
Киллиан замер напротив статуи, задышав заметно чаще. Бенедикт нахмурился, глядя на ученика, никак не в силах понять, что же за перемена произошла с ним, стоило ему увидеть Храм Тринадцати, и чем эта самая перемена завершилась сейчас.
— Ниласа… — тихим, надтреснутым голосом произнес Харт, едва заметно улыбнувшись, и в этой улыбке не было и намека на веселье.
— Верно. Богиня справедливости, покровительница Юстина. Я так понял, ты пришел сюда ради нее?
— Я… не знаю, зачем пришел, — покачал головой Киллиан. Взгляд его то и дело обращался к протянутой руке Ниласы, и ладонь непроизвольно сжималась в кулак в явном желании сдержать порыв прикоснуться к богине.
Бенедикт устало закатил глаза.
— Так, Киллиан, я больше не могу. Таким беспомощным и растерянным, как перед этой статуей, я тебя не видел даже после того, как ты провел казнь в Олсаде. Прости, но ты не показался мне глубоко верующим человеком, который теряет дар речи перед обработанным человеческой рукой камнем, а сейчас ты производишь именно такое впечатление. Ты, который, кажется, ни к кому не способен проникнуться должным пиететом. Так в чем дело?
Позади двух жрецов неслышно проскользнул
Киллиан тяжело вздохнул, тут же разразившись приступом надсадного сухого кашля.
Бенедикт терпеливо переждал, пока он придет в себя, и на этот раз воздержался от комментариев по поводу его здоровья.
— Харт, — строго обратился он, когда ученик, наконец, восстановил дыхание, — я жду.
— Знаю, — устало и виновато улыбнувшись лишь уголками губ, кивнул Киллиан. — Я думаю, как облечь это объяснение в связный человеческий рассказ. Он немного… непоследователен.
— Можешь начать с «это — первое», — усмехнулся Бенедикт, добившись от подопечного хотя бы подобия искренней улыбки.
— Что ж, — Киллиан покачал головой и вновь взглянул на статую Ниласы. На этот раз взгляд его уже не казался столь растерянным и беспомощным, однако в нем по-прежнему сквозила какая-то жгучая, ему одному понятная тоска. — Как вы, наверное, знаете, в Талверте никогда не было Храмов Тринадцати и в близлежащих деревнях тоже. Мои родители были глубоко верующими людьми, и до моего рождения они с завидной периодичностью совершали поездки в Сельбрун, в этот самый храм. Для них имело огромное значение прикоснуться к статуям богов, получить их поддержку, почувствовать на себе их… участие… кажется.
Бенедикт поджал губы, отчаянно пытаясь представить себе родителей своего ученика: простых, сердобольных, верующих людей. Однако вызываемые в воображении образы отчего-то терялись и не желали обретать хоть сколько-нибудь реальные черты.
— Летом, когда я родился, повитуха сразу сказала моим родителем, что боги одарили их слабым ребенком, и вряд ли я протяну долго. Она была уверена, что зиму мне точно не пережить, — продолжил Харт. — Мои родители сделали один единственный вывод: помощи нужно просить у богов. Повитуха строго-настрого запретила им предпринимать поездку в Сельбрун, говорила, что это меня точно убьет, однако ничего своими увещеваниями не добилась.
Бенедикт глубоко вздохнул.
— Они все же поехали?
— Да, — кивнул Киллиан, не отрывая глаз от статуи. — В поездке, как рассказывала мне после мать, я и впрямь почти умер. В храм они с отцом вносили уже едва живого ребенка. Уж не знаю, что такое со мной было, но, судя по красочным рассказам вперемешку с хвалениями богам, я понял, что нечто явно паршивое. Родители истово молились за меня у статуи Венселя, упрашивали служителей делать то же самое, проделывали круг за кругом со мной на руках по этому самому залу…
Колер сжал кулак, скрипнув зубами. Он не презирал веру в богов, об этом не могло быть и речи, однако считал глупыми фанатиками людей, полагавшихся в своей жизни исключительно на чудеса и волшебные исцеления. Бенедикт был глубоко убежден, что родителям Киллиана следовало предпринять поездку в Сельбрун, но не для посещения храма, а для поиска хорошего столичного лекаря, который мог бы помочь их ребенку, однако озвучивать этого он не стал.
— Дальнейшей части рассказа… я и сам не знаю, верить, или нет, — с запинкой продолжил Киллиан. — Мать рассказывала, что после очередного круга прошений у всех богов она начала понимать, что это может не сработать…