Сети соблазна

Бэлоу Мэри

Мэдлин едва сдержала изумление. Она склонила голову, надеясь, что домоправительница верно истолкует это и удалится.

– Благодарю вас, миссис Кокинз. Домоправительница пересекла спальню и открыла дверь в туалетную комнату.

– Я также беру на себя обязанность проследить, чтобы ваша горничная была одета так, как полагается одеваться в нашем доме, и дам ей указания, как полагается причесываться в этом доме, согласно желанию его милости.

– Благодарю вас, – повторила Мэдлин, поворачиваясь к двери и взглядом давая понять домоправительнице, что та свободна. – Мы

обсудим это утром, миссис Кокинз. Но прошу вас ничего не предпринимать. Моей горничной разрешается одеваться и причесываться так, как я считаю нужным.

– Примите мои заверения в глубочайшем почтении, миледи, – сказала домоправительница, – но я полагаю, что его милость будет тверд касательно этого пункта. Вероятно…

– Благодарю, миссис Кокинз, – решительно проговорила Мэдлин и направилась в туалетную комнату.

Если ее настроение ухудшалось в течение двух последних дней, думала она, окуная лицо в холодную воду, налитую горничной, теперь оно опустилось прямо до самых подошв.

Единственное утешение, подумала она с мрачным юмором, так это то, что дальше ему падать уже некуда.

Глава 15

Джеймс чувствовал себя так, словно он живет затаив дыхание. Он прожил в Данстейбл-Холле почти две недели, и за все это время ни разу не случилось каких-либо неприятных инцидентов ни в доме, ни по соседству, ни с его женой. Неужели можно надеяться, что в жизни его воцарятся мир и покой?

Но покой этот давался непросто.

Чета Кокинз была недовольна. Нет, их настроение было угадать нелегко, это так; ни разу за все годы, что он их знал, он не видел, чтобы кто-то из них улыбался, хмурился или как-то иначе выражал свои чувства.

Кокинз маячил у него под рукой в день приезда, после того как домоправительница проводила Мэдлин в ее апартаменты. Среди прочего дворецкий сообщил своему хозяину, что взял на себя смелость устроить так, чтобы молитвы в этот вечер читались в главном холле, а не в кухне, как это бывало, когда хозяин не жил дома.

Полчаса чтения Библии и молитв вечером и пятнадцать минут утром – таково неизменное правило в Данстейбл-Холле.

Джеймс ничего не сказал, но позволил слугам собраться после обеда. И взял с собой Мэдлин. И сообщил, глядя на их молчаливые ряды, что отныне никаких обязательных молитв не будет.

– Однако, – добавил он, – у вас будет полчаса по вечерам и пятнадцать минут по утрам, в течение которых вы можете заниматься чем вам угодно. Те из вас, кто хочет молиться, могут делать это в одиночку либо группами, которые вы можете организовать между собой по вашему усмотрению.

Раздался шепот, быстро стихнувший под взглядами Кокинза и его супруги.

– Кажется, у вас еще осталось двадцать минут, – продолжал Джеймс, – идите и проведите это время, как вам хочется.

– Смею заверить вашу милость в своем глубочайшем уважении, – проговорил Кокинз, когда растерянные слуги разошлись, – лорд Бэкворт был очень строг касательно молитв.

Джеймс ничего не сказал, только перевел взгляд на стоящего перед ним человека.

Кокинз чопорно поклонился.

– Будет сделано, как вам угодно, милорд, – сказал

он.

– Работы всегда больше, чем времени, – заявила миссис Кокинз. – Я прослежу, милорд, чтобы каждый из слуг был занят как следует.

– Вероятно, я неточно выразился, – спохватился Джеймс. – Я хотел сказать, что у каждого слуги в этом доме, в том числе и у вас, миссис Кокинз, будет немного свободного времени и утром, и вечером.

– Да, милорд, – ответила та, склоняя голову. Но Джеймс понял, что Кокинзы недовольны.

Когда они вернулись в гостиную, Мэдлин рассмеялась.

– Ах, Джеймс, – сказала она, – это было замечательно. Вы видели их лица? И вы держались так сурово! Наверное, сам герцог Веллингтон дрогнул бы перед вами.

Джеймс стоял лицом к камину и усмехался. Он еле сдерживал смех. Но и вспомнить ему было о чем. О том, как болели ноги, о скуке. О многочисленных наказаниях, если он или Алекс пошевелятся за эти полчаса либо зевнут; о часах, когда они стояли на коленях в классной комнате, читая Библию и пропуская трапезы.

Много лет тому назад он отверг отцовского Бога. И только после пребывания среди безлюдных просторов Канады он стал задаваться вопросом, существует ли Бог вообще. И если он существует, то должен быть совершенно не похож на отцовского Бога. Ему не нужен был отцовский Бог, даже если бы он существовал. Он боролся бы с таким Богом до самой смерти.

Когда он отвернулся от камина, было уже поздно присоединяться к смеху Мэдлин. То, что он сказал, удивило и ее; и его самого.

– Я буду проводить это время – и утром, и вечером – в личных размышлениях, – сказал он. То не было шуткой. Ему было любопытно самому прочесть Библию. Является ли библейский Бог действительно Богом гнева? Воспоминания подсказывали, что это, возможно, не так, хотя вырос он именно с таким давящим впечатлением. – Вы же, Мэдлин, можете проводить это время, как вам угодно.

Смех замер у нее на устах. Она словно бы не знала, что ему ответить. А он был смущен своими словами. Он стоял и сурово смотрел на нее, стиснув руки за спиной, до тех пор, пока она, вспыхнув, не подошла к фортепьяно, за которым и провела последующий час.

Кажется, он совершенно не в состоянии разговаривать с ней. И чем больше он велел себе расслабиться и сказать ей то, что ему хочется ей сказать, тем менее возможным представлялось ему держаться с ней хоть сколько-нибудь естественно.

Даже еще до случая с молитвами у него была возможность установить с ней более нежные отношения. Когда они вышли к обеду, он усадил ее в конце длинного стола, а сам уселся напротив.

– Разве необходимо, – спросила она, едва заметно улыбаясь, – сидеть так далеко друг от друга, Джеймс?

Ему и в голову не пришло размышлять над этим. Они просто сели так, как всегда сидели его мать и отец.

– Кокинз, – сказал он, – поставьте, пожалуйста, прибор ее милости справа от меня. И делайте так всегда.

Когда она села на новое место, весело улыбаясь ему, он посмотрел на нее и спросил:

– Вам здесь удобнее?

Он не совсем понял, почему ее улыбка тут же исчезла, а в глазах появилась враждебность.