Сети
Шрифт:
– Что еще? – застонал Морган. – Хватит вести себя так, будто меня здесь нет!
В этот момент в сопровождении Хары вошла ее сестра, с табуреткой в руке.
– У тебя неправильно срослись кости, – пояснила Хара.
– Хватит издеваться! Нашли чучело для опытов! Сшивали, сшивали, а теперь резать! Переломаете мне кости, заново срастите, а потом что, еще восемь недель лежки?
– Морган, угомонись! Они будут работать с Манной. Никаких инструментов, кроме фантомных рук.
Ворониха, делавшая осмотр, села в изголовье и в подтверждение слов Хары показала пустые ладони. Потом одна из них легла Моргану на лоб, другая – под затылок; он почувствовал головокружение, по телу пошли волны жара.
– Если этого не сделать, ты никогда не сможешь ходить, – неожиданно заговорила она точно таким же тоном, каким Аисса объясняла своим
– А как насчет Дара? – Морган послал Харе ядовитый взгляд. – Не делай невинное лицо!
Хара отвела глаза.
– На данный момент признаки восстановления Дара отсутствуют, – без малейшего сочувствия призналась Ворониха. – Как ситуация будет развиваться дальше, спрогнозировать трудно. Мы сделали все, что в наших силах. Поскольку Дар заложен в нас от рождения, теоретически его можно развить и со временем научиться каким-то элементарным вещам. Второй вариант, и он представляется мне более реальным, – соединиться кровью с женщиной с сильным Даром. Супруги постоянно находятся в близком контакте, у них происходит взаимный обмен Манной. Дар жены будет стимулировать развитие твоего Дара.
Рана, в течение полутора месяцев врачуемая снотворным, вскрылась и закровоточила.
«Ты же хотел удостовериться…»
Морган кинул взгляд на безмолвную фигуру, застывшую на стуле у его левого бока, и задумался, почему от тех, кто возвращает к жизни, так разит смертью. Следующее, что он ощутил, был солнечный свет, щекочущий веки. О том, что с ним что-то делали, свидетельствовала лишь тугая повязка на бедре и легкое жжение в правой ноге, обещающее вскоре перейти в боль. Место писаки занимала Хара. Косоглазая, едва Морган зашевелился, собственноручно влила в него разведенный в воде порошок; не дожидаясь, когда обезболивающее подействует, перевернула лицом вниз и наглядно продемонстрировала Харе, в какие места на спине в следующие две недели – именно столько осталось лежать – нужно ставить иглы. Ее прощальными словами были: «Пора отвыкать от транквилизаторов».
Пока Хара провожала Гионов, Морган пережевывал тревожную мысль: осталась ли целительница на его стороне, и если нет, как выбить из нее эликсир бегства от реальности. Ценные идеи его не посетили, поэтому, едва голоса на крыльце затихли, он громко окликнул Хару и встретил ее широкой невинной улыбкой:
– Принеси чего-нибудь горяченького попить. Я бы поспал.
Улыбка обратно не вернулась.
– Не надейся. И имей в виду: концерты на этот раз не прокатят. Запоешь – отправлю к матери.
– Нелюди, – обиженно буркнул Морган. Твердость и суровый тон Хары не оставляли иллюзий. – У крокодилов больше сочувствия. Бьюсь об заклад, они не способны ни собственные трусы постирать, ни рыбу запечь. Эта, с журналом, не потрудилась даже научиться двигать языком.
– Работа фантомными руками отнимает много силы. Велла не может позволить себе растрачивать ее на болтовню, особенно перед операцией. Если бы у них было сочувствие, они бы не могли делать и половины того, что делают. Чем заниматься самоедством, помедитируй над этим.
– Хара?
Она наклонила голову, приготовившись слушать. Морган сглотнул и тихо произнес:
– Я не хочу жить.
– Я знаю. – Чуть слышный вздох. Долгое молчание. – Принесу тебе завтрак.
Глава 23
Визит Гионов перевернул жизнь с ног на голову. Реальность, от которой Морган так старательно удирал два месяца, намертво вцепилась в него и глумливо защелкала клыками. В облике Хары. Он получил воздаяние и за матерные напевы, и за швыряние посудой, и за свои отнюдь не радужные эмоции, которые мешали Харе сосредоточиться на лечении других больных. Она заставляла его сжимать и разжимать пальцы, вращать кистями и стопами, сгибать ноги, совершать другие дурацкие движения, а при малейших признаках неповиновения кидалась угрозами отправить его домой. И угрозы действовали. Морган, в свою очередь,
Мучения не прошли даром. По прошествии двух недель Морган получил бонус за примерное поведение: Хара принесла деревянные костыли и объявила, что позволит ему остаться у нее еще на некоторое время, пока не окрепнут мышцы, при условии, если он будет принимать активное участие в собственном выздоровлении – каждый день вставать и ходить, и в первый раз это нужно сделать прямо сейчас. Она позвала Викки, женщины привели его ватное тело сначала в сидячее, а потом в условно вертикальное положение. В мышцы впились тысячи иголок, колени подогнулись, пол и потолок поменялись местами. Морган охнул. Зажмурив глаза, повис на плечах целительниц. Он бы соскользнул на пол, если бы не руки, крепко обхватившие его талию. Потребовалось несколько минут, чтобы голова перестала кружиться, а тело вспомнило, как стоять. В течение этого времени он мысленно благодарил Хару за то, что, кроме них с Викки, его никто не видит. Ему осторожно подсунули под мышки костыли. Морган, как стреноженный, выбросил их вперед одним махом; чтобы не упасть, ступил на подламывающиеся ноги. И снова его подхватили. Хара придвинула ногой табуретку, подпихнула ему под зад. Пока Морган приходил в себя, она объясняла, как правильно ходить на костылях; он слышал только стук сердца в ушах, а в голове трепыхалась одна-единственная мысль – лечь, которую вскоре оборвал оклик: «Подъем!»
Со злой, обреченной решимостью Морган стал подниматься: сначала снялся с табуретки, привстав на полусогнутые ноги, затем, опираясь на плечи целительниц, потихоньку распрямился. Хара опять подсунула ему под мышки костыли. Викки, готовясь подхватить его, зашла с другой стороны. На этот раз он разгадал суть новой для него ходьбы: опираясь на один костыль, он тычком переносил второй вперед и переваливался на него. Впрочем, ходьбой это можно назвать с большой натяжкой: ступать на правую ногу больно, да и нельзя еще ее нагружать. Он проковылял через хижину и обратно и, обливаясь потом, как куль свалился на кровать.
Наутро все тело полыхало огнем, будто Морган целую ночь дрался с гвардейцами. Не мог согнуть ни руку, ни ногу, ни повернуть голову. Даже двигать челюстями было больно. День ему дали отлежаться, а на следующий Хара вновь заставила его вставать – мол, если щадить ноющие мышцы и суставы, это усиливает их обездвиженность, – и больше не давала поблажек.
Как только Морган освоил пространство хижины, Хара отдала его на попечение Орена, мальчишки-подмастерья, чтобы тот сопровождал его на прогулки. Морозы еще не начали сдавать. Хижины были засыпаны по самые окна, а некоторые походили на снежные дома. Но яркие солнечные дни с неуловимым привкусом талой воды в воздухе, приносимым ветром с гор, дышали обещанием весны. Молчаливый при Харе, Орен оказался треплом и сплетником. Рот парня открывался вместе с входной дверью, когда они выходили наружу, и закрывался с нею же по возвращении. На первой же прогулке Морган узнал, что его правая нога теперь на полтора дюйма короче левой и он на всю жизнь останется хромым. Пустяк по сравнению с потерей Дара – нарастить подошву сапога, и все дела, – но узнавать об этом последним противно. Морган погрузился в горькие размышления о своей беззащитности против лжи. Лишился сверхчувственного восприятия, и близкие немедленно этим воспользовались в целях, по их мнению, гуманных. Если так будет продолжаться дальше, правду придется вытягивать, приставив к горлу нож. Парень растолковал его эмоции по-своему и разразился утешениями, которые сводились к одному: реанимация – слишком сложная процедура, чтобы пройти без последствий, и по сравнению с другими пациентами Гионов ему повезло, обычно путешествие в мир теней оставляет на теле больше отметин. Впрочем, это была единственная ценная информация. Ни про Арра, ни про отряд Токо и Равена Орен не знал. Или прикидывался, что не знает. И все же от его болтовни Морган немного воспрял духом. А сделавшаяся приятной мышечная усталость и морозный воздух действовали лучше снотворных.