Сеттлеретика
Шрифт:
По тому, как сами военные ловко подсоединяли аппаратуру к испытуемому, я заподозрил, что такое проделывали уже не один раз. Пусть на манекенах, на учениях, военные обожают их проводить, но все-таки нас в известность не ставили. Значит, давно готовились к запасному варианту…
– Что вы задумали? – спросил я тоскливо. – Полагаете, у вас получится лучше?
– В самом худшем случае, – отрезал генерал, – у нас получится не хуже.
Я опешил:
– Простите?
– У вас ничего не получилось, – напомнил он. – В крайнем случае не получится и у нас.
– А что у вас за вариант?
Генерал объяснил ровным голосом, однако я уловил нотки сатанинской гордости:
– Попробуем пересадить своего человека. Его психику уже знаем. Как говорится, характер нордический. Если все пройдет гладко, тут же постараемся пересадить обратно! Из компьютера в тело человека.
– Какой смысл, – начал я, потом охнул: – А что, если…
Он поморщился:
– Не продолжайте.
– Но если, – сказал я упрямо, штатскому можно, – в компьютере мозг повредится?
Он уже не морщился, а кривился, словно хлебнул вместо сока уксуса.
– Знаете ли, давайте без журналистских эпитетов. А то еще о правах заговорите. Мы вместе делаем сообща большое и важное дело. Согласны? Давайте на этом и остановимся. Он доброволец, понятно! Не назначенный, а в самом деле… бумаги оформлены, юристы свои подписи поставили, нотариус заверил. Будем надеяться, что пребывание в Алкоме чем-то себя проявит.
Я вздрогнул, военные сумели обойти некоторые спорные вопросы, над которыми ломает головы Госдума, сама не понимая, о чем спорит, все-таки засекреченность, хоть и противна нормальному психически здоровому члену общества, в меру подозрительному и ревнивому, в отдельных случаях все-таки что-то и дает.
– Это мысль, – сказал я невольно. – Прямая, как Устав.
Он нервно дернул щекой.
– Как видите…
– Нет-нет, – прервал я, – совсем не осуждаю. Хоть интеллигент и почти правозащитник, но я им становлюсь только в моменты, когда вас вижу. Защитная реакция организма. А так да, вы молодцы, хоть и топаете строем.
Он сказал сухо:
– Вы все еще уверены, что из военной академии выходят одни унтер-пришибеевы? Или скалозубы?.. У нас экономику и финансы преподают лучшие в стране профессора!.. В общем, если и такой вариант не получится…
Я сказал с надеждой:
– Должен бы получиться. Теперь я держу палец за вас, генерал, чему никогда бы не поверил.
– Должен, – прорычал он. – Я это слышу уже несколько лет.
Все в зале затаили дыхание, также перестали дышать две тысячи сотрудников нашего института, наблюдающие за нами на экранах. Кто-то даже молится, на этом проекте кормится не меньше десяти тысяч человек.
Ровно и мерно гудели агрегаты, я чувствовал движение потоков жидкого гелия за тонкими стенами, суперкомпьютер нуждается в мощном охлаждении, тысячи огоньков сообщают о продвижении по фазам.
Директор судорожно вздохнул, Валентин Игнатьевич тихонько вытащил носовой платок и торопливо промакивал взмокший лоб. Генерал поглядывал на часы, суровое лицо ничего не выражает, но я чувствовал, что он доволен. Правда, для военного
Директор повернул от пульта в нашу сторону побледневшее лицо.
– Закончено!.. Запись прошла успешно. Без сбоев…
– Погодите, – сказал генерал предостерегающе, – еще нужно подтверждение…
– Сейчас будет, – пообещал директор. – Обычно на сверку уходит не больше двух минут…
Мы почти не дышали, наконец он повернулся и сказал победно:
– Есть!.. Совпало до последнего байта!..
Все с облегчением вздыхали, но генерал оставался угрюмым, качал головой. Глядя на него, трезвели и мы. Таких записей мы сделали несколько десятков тысяч. Из них только по измененным методикам – две тысячи пятьсот раз.
Красавца-атлета отсоединили от Алкомы, но это тоже красивый и бесполезный жест, проще щелкнуть тумблером, их поставили тоже для журналистов. Им нужно, чтобы видно было, когда включают, когда выключают, им простого выключателя недостаточно.
Генерал перевел дыхание, взглянул на директора. Тот ответил слабой улыбкой. Сотрудники переглядывались, еще не решив, есть ли повод аплодировать.
– Начинаем вторую часть операции, – сказал генерал. Он так и сказал «операции», и у него это слово не имело ничего общего с тем, что делают в одной из комнат хирургического отделения, а я как будто услышал далекий грохот орудий, свист бомб и рев взлетающих истребителей. – Арнольд Ильясович, приступайте!
Атлета снова начали опутывать проводами. Отсоединение – символический жест, все-таки мы все еще дикари, у нас много из пещерности, как еще не призвали попов окропить Алкому святой водой, а эксперимент проводим, не обращая внимание на знаки Зодиака…
Я смотрел, как подсоединяют человека к компьютеру, сердце трепещет, словно падаю в пропасть. Даже если ничего не получится, все равно генерал молодец, эта попытка либо заранее отсечет сотни путей, либо покажет тропку, по которой когда-то и какими-то путями можно выйти к успеху.
Я взглянул на часы, ого, время обеда, а мы тут как приклеенные, даже в туалет ни разу не сбегал. Бутерброды и чашки с кофе разбираем все так же механически, взгляды всех прикованы даже не к экранам, где во всех подробностях, а к контейнеру со стеклянной крышкой. Человек остается недвижим, веки опущены, никаких признаков жизни помимо тех, что показывают приборы.
Мне инстинктивно казалось, что вот сейчас шевельнется, откроет глаза, всмотрится в нас, а потом то ли могучим толчком откроет изнутри герметически закрытую крышку, то ли выбьет ударом кулака и поднимется во всей красе сверхчеловека… хотя откуда сверхчеловечность…
Лица мрачнели, генерал дольше всех оставался внешне спокоен. То ли давал нам возможность убедиться, что не он зверь, мы сами загнали себя в тупик, то ли все-таки надеялся на успех дольше других.
Наконец один из техников генерала осторожно тронул атлета за плечо.