Севастополь и далее
Шрифт:
Неверными шагами крался он в темноте к флигельку, влез в заросли сирени и ощутил холод листьев на пылающем лице своем. Постучался. Послышалось: «Да, да, войдите!..» Она не шла, она летела ему навстречу, улыбаясь и смеясь по-девчоночьи, набрасывая обнаженные полные руки на плечи его…
Он мучился пять месяцев. Наяву и во сне из глаз его не уходила Лидия Петровна, балериной летевшая к двери, к нему — счастливо смеющаяся, точь-в-точь ребенок, увидевший Деда Мороза с мешком
Учебные стрельбы дивизион сдавал на «отлично», к Колкину не придраться, но что-то в нем смущало замполита, дважды вызывал он его к себе, интересовался, чем заняты мысли офицера, которому прочат скорое продвижение, — может быть, старшим артиллеристом на другой крейсер. «Жениться думаю!» — признался Колкин и тут же получил благословение.
Сама жизнь эскадры толкала холостяков на скорое обретение уз Гименея. Не без подсказки какого-то идиота всех женатых офицеров эскадры разделили на группы А и Б — ради укрепления семьи. То есть часть офицеров увольнялась на берег с полудня субботы до утра понедельника, на следующей неделе подходила очередь группы Б. На холостяков отводились вечерние часы среды, что раздражало, а кое-кого и бесило.
Довольным был только Колкин, ибо знал: все его мытарства кончатся, как только он выпросит у старпома пару дней и помчится к Лидии Петровне.
В слякотный ноябрьский день он подкатил на такси к санаторным воротцам и нос к носу столкнулся с Лидией Петровной. Она в легком темно-синем пальто спешила куда-то.
Он громко поздоровался, поклонился. Протянул букет. Руки его дрожали.
С недоумением глянув на него и цветы, Лидия Петровна пожала плечами в знак того, что букет, предназначенный другой женщине, достается ей ошибочно, не по праву, но что уж тут делать, раз так случилось…
— Я к вам приехал, — несколько обескураженно сказал Колкин, едва не добавив те святые слова, которые хоть раз в жизни мужчина обязан произнести.
А она молчала все в том же недоумении, и совсем сбитый с толку Колкин назвал себя, напомнил:
— Я у вас в середине апреля был, в пятой палате.
— Да, да, как же… помню… — услышал он явную ложь. Лидия Петровна его не узнавала. Или не хотела узнавать. — Спасибо за цветы, но, простите, я спешу… — И она зашагала к автобусной остановке.
Он окликнул ее, отчаяние было в голосе.
— Лидия Петровна, неужто не помните?
После недолгого молчания она попросила:
— Так напомните… Вы с каким диагнозом поступали?
— Да затемнение какое-то в легких. Правая верхняя доля… Вы потом так выразились: ошибка аппарата, никакого туберкулеза и в помине не было…
— А-а-а… Как же, вспомнила! Ну, а сейчас все в порядке?.. Чаще бывайте на свежем воздухе!
И, не дожидаясь ответа, быстрым шагом пошла к подъезжавшему автобусу…
В Симферополе он зашел
— Бутылку в дорогу не дадите?
Сонная буфетчица долго вдумывалась в вопрос.
— Не. На вынос нельзя. Через дорогу, в магазин идите.
— Я заплачу.
Вновь долгое молчание.
— Не. Нельзя. Не положено. Свой устав у нас.
Колкин заулыбался… Затем рассмеялся — тихо, почти неслышно, а потом захохотал. Вспомнился последний апрельский вечер в санатории и наказ дяди Гриши следовать уставам сего лечебного учреждения — отдать дань истинно мужского уважения той, которая мыслилась всего несколько часов назад верной спутницей жизни.
Долго смеялся. Буфетчица, пялившая на него глаза, поспешила на всякий случай скрыться в подсобке.
Отсмеялся, чувствуя, что кончается какой-то тяжкий период его жизни и службы. Отныне все будет иначе. Теперь все будет хорошо.
Но что-то мешало наслаждаться обретаемым покоем. Какая-то мелочь продолжала исподтишка тревожить. Посмотрел направо, глянул налево. Узрел наконец уборщицу: то ли девица, то ли старуха елозила шваброй по протертому до дыр линолеуму.
— А ну-ка повернись, — скомандовал он. — Так. Смотришься. Со мной — выпьешь?
— Заеду по тебе сейчас шваброй… Сразу на «вы» перейдешь.
— Убедительно. Что тебя в эту забегаловку определило? Нужда или позывы к общению с лицами иного пола?
Она придвинула ведро к стене, отставила швабру.
— Если сам хочешь пообщаться, то пройди немного по улице, там у ресторана ждут тебя, ненаглядного. А я-то — на что тебе?
— Не знаю.
Семь лет назад, в училище еще, ходила по рукам юмореска, «Кодекс чести военно-морского офицера», безвестный составитель впихнул туда изречения одно другого хлеще: «Морской офицер должен сочетать в себе привычки джентльмена и навыки матроса», «Апельсины рекомендуется чистить руками» и тому подобное. Что-то там было и о святых обязанностях жены военно-морского офицера.
— Если тебя помыть, почистить, приодеть…
— Не пойдет. Тут же за проститутку примут.
— А вообще-то ты — кто?
— Студенткой хотела стать. Не получилось.
Буфетчица соизволила появиться. Налила вина. Пить неудачница отказалась. Колкин томительно вдумывался в себя. Чего-то хотелось, что-то надо было узнать…
— Слушай, не здесь ли я оставлял галоши? А?
— А разве это был ты?.. Какая-то пьянь вчера забыла под столиком…
— Так храни их! Времени сейчас нет, но как-нибудь заеду… Пока.