Севастополь
Шрифт:
И там, наверху, Авдеев увидел рыжего, неторопливо поджидавшего жертву. Фашист, словно паук, висел над аэродромом и протягивал нити своих пуль.
Не прошло и минуты, как Авдеев был рядом с «зетом». Он дал очередь снизу и очередь сбоку. Это были меткие очереди, но их было мало, чтобы сбить фашиста. Все же тот захромал и вышел из боя. Какой удобный случай прикончить его! Но баки уже почти сухие и осталось лишь несколько пуль. Тогда Авдеев пошел на посадку. С трудом, онемевшими от напряжения пальцами, отстегнул лямки парашюта, вышел из кабины.
Опять
Авдеев пробрался в свою землянку, вызвал к телефону инженера и сказал:
— "Двойка" испытана. Мотор в порядке. Можно выпускать в полет. Повесил трубку и пробормотал, ложась на койку:
— Я с тобой вечером сосчитаюсь, рыжий дьявол!
Фашистские автоматчики были уже в городе, на Северной стороне. Но сопротивление продолжалось и на земле и в воздухе. Город затянут дымом пожаров.
Усталый после боевого дня Авдеев возвращался с последнего вылета уже в темноте.
Вспыхнул луч прожектора и длинной лапой принялся ощупывать небо. Авдееву не понадобилось и минуты, чтобы определить точно: прожектор на Константиновском равелине. Кажется, равелин заняли враги. Во всяком случае наши там не зажгут прожектора — бессмысленно.
"Засветили, ну и чёрт их дери, меня все равно не поймают", — подумал он и продолжал свой путь.
Но пройдя километр, Авдеев резко развернулся и, набрав высоту, пошел прямым курсом на прожектор.
Он вспомнил…
Когда перед вылетом был на командном пункте, там как раз принимали сообщение с кавказского берега. Вышли санитарные самолеты, большая группа, забрать из Севастополя раненых. Минут через сорок они должны прилететь. Если их поймает фашистский луч…
И он пошел на прожектор.
Это был удачный бросок. Авдеев спикировал с полутора тысячи метров и дал длинную очередь прямо по цели.
Когда он вышел из пикирования, кругом была непроницаемая тьма. Прожектор погас.
Довольный успехом, летчик ушел на аэродром. Делая круг перед посадкой, уже выпустив шасси, он взглянул в сторону Константиновского равелина, вновь быстро убрал шасси и дал полный газ: луч снова гулял над бухтой.
Самолет приближался к равелину, но не успел подойти, как луч погас. По-видимому, фашисты, услышав гул мотора, поняли, куда и зачем он идет.
Стрелять наудачу в тьму бессмысленно. Авдеев ушел к морю и сделал круг. Горючее неумолимо убывало, долго этот полет продолжаться не мог.
Но повезло, луч появился.
— Теперь уж не спрячешься!
Авдеев сделал несколько выстрелов из пушки. Снаряды летели прямо по лучу, промах казался немыслимым. И действительно, луч погас в тот самый миг, когда снаряды достигли земли.
Авдеев ушел на аэродром.
Но когда он, выпустив колеса, шел на посадку, опять вцепился в море этот проклятый луч…
Оставалось всего несколько минут до прихода санитарных машин. И почти не осталось горючего в баках.
Авдеев пошел к равелину. Пошел, зная, что если не накроет теперь прожектор сразу,
Луч вспыхнул.
И тогда Герой Советского Союза Авдеев пошел к фашистской прожекторной точке на бреющем. Он шел на бреющем ночью, рискуя врезаться в дом, в холм, в любое возвышение.
По его самолету гитлеровцы открыли бешеный огонь. Авдеев пустил в ход все оружие своей машины и расстреливал прожектор почти в упор. Луч погас.
Но действительно ли он погас или продолжалась игра?
На последних граммах горючего набрал летчик высоту, спланировал и сел с баками, сухими, как песок в пустыне.
Он вылез из кабины и долго смотрел на равелин. Луч больше не появлялся. А издали был слышен нарастающий рокот моторов: шли санитарные самолеты.
Над Севастополем ночь, и только пожары заливали облака неярким светом, словно разгорался второй закат.
Эскадрилья Авдеева уходила на Кавказ.
Херсонесский маяк, ослепительно белый в солнечных лучах, голубоватый в лунную ночь, провожал летчиков.
Свидетель великой отваги и великих подвигов истребителей — он оставался свидетелем и стражем их славы.
От его подножья восемь месяцев взлетали наши самолеты, к его подножью они садились.
Было тесно на маленьком аэродроме, трудно — это знали летчики, но не чувствовал фронт: не было случая, чтобы заявка на вылет осталась невыполненной. Где бы ни понадобилась помощь авиации — она являлась, быстрая и сокрушительная. Рвались на аэродроме бомбы — сотнями, рвались снаряды тысячами, кружили над аэродромом «мессершмитты». Но это приводило лишь к тому, что рождались герои.
Херсонесский маяк хранит память о том, как повзрослели летчики Черноморья, как знание и выучка слились с отвагой, и родилось горячее, вдохновенное, умное искусство воздушного боя.
В траурном одеянии дыма провожал Севастополь своих защитников. Бесформенные кучи камней оставались на земле. Но город, солнечный, гордый и светлый, уносили летчики в сердцах, зная, что они вернутся сюда, и свободный Севастополь возродится.
П. Гаврилов
Личное отношение (рассказ)
Малахов курган дрался. Военный инженер Лебедев не мог отвести глаз от пологих скатов холма. Что-то издавна родное, знакомое с детства напоминал ему сейчас Малахов курган. Ну да, любимую песню:
Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает…Малахов дрался с непостижимым упорством. Лебедев уже давно перестал считать и фашистские самолеты, тучей нависшие над Малаховым, и количество бомб, и методические разрывы сверхтяжелых вражеских снарядов на выжженных скатах кургана.