Севастопольская хроника (Часть 2)
Шрифт:
Моряки били фашистов. И делали это знатно. Но положение под Одессой в первой половине сентября не становилось легче.
В городе скопилось много раненых.
Не хватало оружия.
Нечем было пополнить сильно поредевшие части.
Сколь сложно положение на переднем крае, не знали даже сами защитники, ибо фронт был сильно растянут и изогнут подковой от моря и до моря вокруг Одессы.
В один из этих тяжелых дней я встретил у штаба OOP Александра Хамадана.
Подошла открытая машина командира дивизии генерала Петрова. Смотрю, рядом с шофером
Стройный, загорелый и улыбающийся. «Значит, доволен», – подумал я.
На участке дивизии генерала Петрова, откуда он прибыл, дела шли хорошо: не только атаки были все отбиты, но противник во многих местах бежал из своих окопов, побросав оружие.
Я рассказал ему о тяжелом положении в восточном секторе обороны, между Аджалыкским и Куяльницким лиманами: противник здесь не прекращает натиск. Наши части не выходят из боев, сильно потрепаны, понесли большие потери, много раненых. Против истощенного, поредевшего, давно не получающего пополнений полка Осипова стоят две дивизии, много артиллерии и танков. Ряды моряков тают как снег… Рассказал ему о захвате Чебанки, о взрыве четыреста двенадцатой батареи, об обстреле порта и города.
Хамадан приехал отправить в Москву очерки. В машине с ним молодая женщина. Он знакомит меня. Она стеснительно протягивает руку и называет себя Олей Пивень.
Оля работает в столовой штаба дивизии, она вольнонаемная, на фронте вместе с ребенком восьми лет. Муж где-то на Центральном фронте. Мальчику в школу надо идти, вот она хочет кое-что купить ему. Хамадан просит меня съездить с ней, пока сам он будет искать оказию. Я, ни минуты не колеблясь, соглашаюсь – мне после беседы с Гуревичем интересно побывать в магазинах Одессы.
Мы сели в машину. Когда завернули за угол, Оля сказала:
– А у нас там лучше… Как-то веселее. А здесь патрули ходят, щели нарыты, баррикады, зенитки на площадях. И народ все куда-то спешит.
– А вам не страшно на передовой?
– Сначала всего боялась… Свои начнут из пушек стрелять – я в щель лезу… Потом стала разбираться, и теперь не страшно. Я ж с дивизией из-под самого Прута, от границы иду.
Мы остановились у магазина. Я спросил Олю, что она хочет купить. Она стушевалась и извинительно сказала:
– Да мальчику моему Алешеньке валеночки… Одессу очень уж сильно бомбят – разобьют магазин, а в нем, мне сказали, как раз на Алешеньку катанки такие хорошенькие… Я спросила генерала, нельзя ли мне съездить. Он разрешил. Осень-то скоро пролетит, а там и зима придет. В чем же Алешенька в школу ходить будет?!
Валеночки для сына Оля Пивень купила замечательные. И к ним галоши, лаковые, на красной подкладочке. Довольна была – все улыбалась, и мнилось ей, как Алешенька наденет эти валеночки с галошами и пойдет в школу…
Хамадан уже ждал нас. Он сдал свой пакет в порту на миноносец, идущий в Севастополь, а оттуда его пакет пойдет в Москву самолетом.
Я попрощался с ними, даже
Полный вперед
Бригадный комиссар Леонид Порфирьевич Бочаров – начальник политотдела OOP – только что встал. Перед тем как натянуть на борцовские плечи гимнастерку, он любил немного «поиграть» двухпудовой гирей.
Его пистолет и широкий командирский ремень, свернувшийся змейкой, лежали на столе. Железная койка аккуратно заправлена. На Бочарове синькового цвета майка, так плотно облепившая мышцы, что казалось, сдерживает их из последних сил. Отлично отутюженные бриджи не очень гармонировали с тапочками и носками на резиночках.
Я пришел, по-видимому, не вовремя.
Бочаров, разговаривая со мной, продолжал переваливать гирю из одной руки в другую либо вскидывал вверх, а другой рукой шутя подхватывал.
– Понимаешь, – говорил он, стараясь не нарушать ритма дыхания, – тебе надо съездить в первый полк морской пехоты. К Осипову. Там сейчас очень тяжело… Но зато какие люди! Если б я мог писать! – Он поставил гирю под стул.
– Не знаю, что ты сам думаешь, но я бы сейчас на твоем месте занялся бы Митраковым… Ты что, ничего не слыхал о Митракове? Азаров, говоришь, о нем рассказывал? Ну да мы с Азаровым в общем-то одно делаем дело. Митраков – комиссар у Осипова. Об Осипове-то, наверно, слыхал? Любимец прессы. А вот о Митракове – а это, понимаешь, все-таки представитель партии в войсках – мало, очень мало пишут! Вообще скажу тебе, мало о нашем брате политработнике написано! А ведь партия цементирует людей. Ну да ты сам знаешь, это все слова из передовой, а вот коммуниста по-настоящему, коммуниста, бойца и человека – пока еще нет в нашей печати…
Он натянул сапоги, затем надел гимнастерку, опоясался и предстал передо мной во всем блеске сильным, крепким человеком.
Прохаживаясь, продолжал:
– Митраков это парень – косая сажень в плечах, бывший шахтер. Ты думаешь, он сидит в штабе и строчит политдонесения или по телефону алекает? Не-ет! От него черта с два дождешься вовремя донесения – не любит он их: маузер на боку, бушлат на плечах, гранаты на поясе – и айда по батальонам… До самого переднего края доносит партийное слово!.. Но, впрочем, чего это я тут агитацию развожу? Хочешь поехать теперь же? Машину сейчас дам!
Такого оборота я не ожидал – тут же согласился, чтобы он не отдумал: машина в Одессе в то время для корреспондента что крылья для птицы.
Пикап, предоставленный мне для поездки в Крыжановку, где расположен штаб полковника Осипова, – бывалая машина: у него основательно разворочено правое крыло и кожух фары, это следы неприятельской мины. Пикап покрыт камуфляжной сеткой, окрашенной в зеленый цвет.
Прежде чем сесть, я обошел машину, и тут мелькнула озорная мысль: а что, если б взять у этого видавшего виды пикапчика… интервью?! Надо полагать, было бы что рассказать этому безотказному политотдельскому Буцефалу!