Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
Секретарь яростно выхватил из-под папки отложенные туда несколько крупных кредиток, швырнул их на стол и ушел из канцелярии, еще раз крикнув на писаря: "Болван, дубина!" А Смирницкий, подобрав деньги со стола, спокойно засовывал их в кожаную сумку Дебу, улыбаясь ему при этом сдержанно, но многозначительно.
IV
Когда
– Странно, - сказал Смирницкий, - ведь едем мы с вами по существу в ад кромешный, где нас того и гляди или ухлопают за милую душу, или, на хороший конец, искалечат, а все кажется по привычке - "домой" едем!
– Да, как ни смешно, а правда, - согласился Дебу.
– Именно "домой"!
– И как будто мы с удачной вылазки возвращаемся живы-невредимы, да еще и пленных ведем, черт возьми! Знай наших! А ведь сделали мы самое пустяковое дело: получили деньги, какие следовало получить, и, между прочим, одного жулика бахчисарайского обжулили сами на малую толику ассигнаций... Чтобы других жуликов - севастопольских - этой малой толикой вознаградить.
– А за что именно вознаградить?
– Ну, уж известно, за что награждают! За труды и лишения боевой жизни.
– А с лошадьми нашими как теперь будет?
– Лошадям теперь каюк, крышка!.. Нам только придется писать в рапортичках, что от сапа да от сибирки задрали ноги... или еще там от какого-нибудь застоя мочи... Это, конечно, в том случае, если уж никак нельзя будет свалить на орудия и пули союзников.
– И говорите вы это совсем без тени возмущения?
– Нет, про себя-то я возмущаюсь, незаметно для вас, да ведь знаю же я,
– И лошади, - вставил поспешно Дебу.
– И лошади - эти отдуваются своими боками.
Дебу вспомнил то, что записывал в свою тетрадь несколько дней назад, но промолчал об этом.
Дорога была не только невылазно грязна, но еще и сильно зловонна местами, так как кое-где застряли в грязи вместе с повозками и не были вытащены волы и лошади. А однажды были изумлены охотники за деньгами очень знакомым по Севастополю взрывом бомбы, хотя здесь, в степи, ей, конечно, неоткуда было взяться.
Это и не бомба была: это взорвалась раздувшаяся туша огромного погибшего в грязи вола.
– Вот еще что можно писать о подохших от голода лошадях в рапортичках, - сказал Смирницкий, - "Потонули на дороге между Севастополем и Симферополем". К этому поди-ка кто-нибудь придерись! Причина вполне законная и бесспорная.
Чем ближе подвигались к осажденному городу, тем торжественнее и зловещее гремела канонада, завершая свой рабочий день. А потом стали уж различаться в темнеющем небе конгревовы ракеты и бомбы по своим огненным письменам.
Ноябрьский вечер нес с собой мозглый, пробирающий до костей холод и томительное сознание того, что героический период войны закончился и начались долгие будни тяжелой зимы в обоих одинаково сильных крепостях осажденной и осаждающей.
1937 г.