Севастопольская страда. Том 2
Шрифт:
III
В этом приподнятом настроении уже не прежний, рейдовый, а новый, бастионный, Витя шел к Малой Офицерской улице, совсем не замечая при этом, как и куда он ставит ноги, и даже ставит ли их вообще куда-нибудь, или просто проносится над неровностями поверхности земли, как это довольно часто бывало с ним во сне.
Так как дня три уже не было такой бомбардировки, которая выгоняла семью Зарубиных в адмиралтейство или на Северную, то все были дома, и Витя, раздевшись, тут же начал говорить с отцом
— Папа, — начал он возбужденно, — тебе поклон от лейтенанта Жерве!
— А-а! Жерве! Вот как!.. Ты где же, где его видел? — оживился отец, который в это время в своем небольшом кабинете сидел за столом, перебирая какие-то бумаги.
— Где я его видел? — несколько запнулся Витя. — Я просто ходил посмотреть батарею, какой он командует… Ходил с одним своим товарищем.
— Та-ак! — отодвинул от себя бумаги отец. — С то… с товарищем? Ну, это знаешь ли… С каким товарищем?
Видя, что отец нахмурился и насторожился, Витя отвернулся к окну и ответил, насколько мог безразлично:
— Да это Боброву туда нужно было, к Жерве, а я просто с ним вместе пошел.
— Ишь ты, а?.. Боб-ров! Два сапога, да, два сапога па-ра! — протянул отец. — А ни Боброву твоему, ни… ни тебе тем более… тем более тебе!.. со-овсем незачем шляться туда… на батареи эти!
Отец волновался, почему и говорил с трудом, но Витя счел все-таки возможным улыбнуться краешками губ, отзываясь:
— Ну, все-таки отчего же не посмотреть, когда никакой стрельбы нет?
Он понимал, что здесь в своем доме, среди своих каких-то бумаг, отцом овладевают домашние мысли, он знал также и то, чем можно было выбить их из отца, и добавил:
— Там говорят, что идут к нам большие подкрепления, и скоро союзникам дадут еще один Инкерман попробовать, только уж этот будет какой следует.
Средство подействовало сразу, — Зарубин посмотрел на сына примиренно: чтобы принести домой весть об идущих больших подкреплениях, пожалуй, стоило пойти на батарею. Однако…
— Откуда же он-то… он… Жерве-то откуда же это слышал?.. И что же, что же, что идут эти… подкрепления? Должны идти, да, должны, а как же?
Вот и… и идут они… А только вопрос… придут когда? Вот что! Это главное… И сколько именно их придет, вот в чем дело… А Жерве там как, Жерве?
— Ничего. Такой, какой был всегда, такой и есть. Веселый… Только ботфорты надел, как пехота! — стараясь держаться независимей, сказал Витя.
— Бот-фор-ты! Вот как!
Эти ботфорты как будто даже несколько развеселили капитана. Он подкачнул головой и прищурился, очевидно стараясь представить себе Жерве в ботфортах, а Витя продолжал между тем:
— И маме кланялся, и Варе тоже…
— А-а! Вот видишь, вот! Стало быть, не забывает нас. Ну что же, спасибо ему… — просветлел отец, и, заметив это,
— Адмирала Истомина я тоже там видел, папа.
— Истомина?.. А-а! Вот как! — совершенно оживился отец, даже, пожалуй, несколько преобразился. — Что же он… он как? Или ты его… издали… издали, конечно, заметил?
— Я?.. Что ты, папа! Да я в двух шагах от него стоял! — слегка усмехнулся Витя — Он какой был, такой и есть, — и ботфортов не носит… А вот что он эполет своих не снимает, это уж, пожалуй, лишнее совсем, потому что у англичан, говорят, наводчики какие следует есть!
— Матросы, да! Матросы! — уверенно качнул головой Зарубин. — У нас — матросы, у них тоже… тоже матросы!
— Да, конечно, а то кто же? И если бы Корнилов на другой лошади тогда был, в него бы не стреляли, это уж теперь доказано, — сказал Витя. — Ну, ничего, пусть… При хорошей наводке и наши там тоже найдут кого надо! Все дело в наводке.
— Ну, а как же еще? А?.. Разумеется, да… Разумеется, в наводке… А что же он… Владимир Иванович… разве он тоже там… у Жерве, у Жерве был? — разнообразно работая мускулами лица, чтобы помочь непослушному языку, однако с большим любопытством спросил капитан.
— Н-нет, он у себя там, на Малаховом… Там у него землянка такая, большая, вроде пещеры… Там вообще у всех такие пещеры, весь курган изрыли! — с восхищением махнул рукой Витя.
— А-а? Так ты, значит, все это там… там видел? На Малаховом? — уже как будто даже любуясь теперь сыном, спросил капитан. — И Владимира Ивановича… его тоже… близко видел?.. Как же ты так?.. И не прогнал, а?
Не прогнал он тебя оттуда?
— Ну, вот еще, «прогнал»! — усмехнулся Витя.
— А я бы… я бы прогнал, да!
— Я с ним и говорил даже, — вдруг решил подойти к самому главному Витя.
— Го-во-рил даже! Он?.. с то… с тобой?.. О чем это, о чем?
Кресло капитана было простое, с жестким сиденьем и на винте, и чтобы как следует, как можно лучше, не только услышать, но и разглядеть своего сына, говорившего там, на боевом Малаховом кургане, с самым главным его защитником — адмиралом Истоминым, Зарубин повернул кресло и оказался лицом к лицу с Витей, который ответил весело:
— Да вот о чем именно говорили мы с ним: прежде всего спросил он меня, конечно, как моя фамилия… А потом спросил, как твое здоровье.
— А-а! Здоровье мое?
— Да… Ходишь ты как, и вообще… Он даже обрадовался как будто, когда я сказал, кто мой отец.
— Ну, а как же… как же, да… Владимир Иванович… — совершенно просиял Зарубин. — «Три святителя» и его «Париж», ведь они… они рядом стояли… Рядом, да… во время боя… Ведь он у меня… он даже… в госпитале у меня был!.. Милый человек… Владимир Иванович!.. Милый человек! — И слеза навернулась от волнения на правый глаз капитана.
Этот момент и счел Витя самым удобным, чтобы сказать, наконец, то, чего не решался сказать раньше.