Северные огни
Шрифт:
Но почему? Что за оскорбление повлекло за собою поединок? Кого вызвал на дуэль отец — или кем был вызван сам?
Мистер Смидерз решил, что не его дело — выяснять подробности, тем более после того, как Ральф Тренч обязал его хранить тайну. После того свежего, холодного утра вся эта история старательно замалчивалась, сообщил дворецкий, и, похоже, не прояснится и сегодняшней лунной ночью; даже дворецкому нечего было добавить, кроме разве того, что спустя несколько месяцев после трагического происшествия девятый сквайр Далройдский исчез.
Обогатившись этими сведениями, джентльмены оставили незаменимого Смидерза наслаждаться
— Послушай, Нолл, ну разве не говорил я тебе, как похож на старикана Боттома наш деревенский доктор: за этой его безмятежной маской таится целая вселенная секретов! Как видишь, я не ошибся.
Оливеру оставалось лишь согласиться.
— Разумеется, пациенты поверяют ему все свои тайны; уж такая у него профессия. А теперь скажи, пожалуйста, что ты думаешь по поводу своего отца и этого «поединка чести»?
— Кое-какие детали для меня по-прежнему загадка, однако сомневаться не приходится: версия моя очень близка к истине, — ответствовал сквайр. И в свой черед пересказал Оливеру свои предположения: мистер Ральф Тренч, будучи отцом ребенка мисс Марчант — сводного брата или сестры самого Марка, — был вызван на дуэль человеком, который каким-то образом выведал позорный секрет. Эти двое сразились в защиту чести девушки — или, скажем, чести сквайра, во всяком случае, того, что от нее оставалось. — Возможно, именно поэтому отец и запретил упоминать об этом деле. Он принял вызов, проиграл поединок и счел себя опозоренным. Надо думать, прежде чем скрыться в неизвестном направлении, матери он кое-что все-таки рассказал. Ох, если бы мне ее выслушать! Что за острую, непереносимую боль наверняка причинила ей отцовская исповедь, — горько посетовал сквайр, — а я-то ничего об этом не знал!
— А как ты думаешь, кто его вызвал?
— Ха! Отличный вопрос, Нолл. По всей видимости, кто-то, кто знал девушку и считал своим долгом защитить ее.
— Может, ее отец?
— Вряд ли. Викарий в жизни не одолел бы в поединке одного из Тренчей, ни за что и никогда! Кроме того, эти ваши преподобные джентльмены к дуэлям не то чтобы склонны; уж слишком они дорожат своим славненьким, чертовски уютным бенефицием. И если память мне не изменяет, дуэли противоречат их доктринам и догматам — тем самым, что доверчивые олухи прихода почитают за прописные истины. Нет, держу пари, это не кроткий агнец-викарий! Здесь постарался некий отменный боец, фехтовальщик в превосходной форме, ведь отец мой всегда отличался крепостью и выносливостью — вплоть до того утра.
— Как насчет Чарльза Кэмплемэна? — предположил Оливер.
— Очень даже возможно, — не без готовности ответствовал сквайр. — Возможно, он раскаялся в том, как обошелся с девушкой, и, узнав о ее состоянии и сопутствующих обстоятельствах по ее возвращении из города, бросил вызов моему отцу. Вот Чарльзу Кэмплемэну она вполне могла довериться и рассказать ему обо всем в подробностях.
— Но не забывай, что мистер Боттом описывал его как «книжника», как юношу, с головой погруженного в науку, любителя всяческой старины. По-твоему, такой человек мог обнажить шпагу против твоего отца в честном поединке — и одолеть его?
— Искусные фехтовальщики зачастую обладают самыми разносторонними интересами, мистер Лэнгли, — заметил Марк. — Да ты сам тому подтверждение.
— Благодарю за комплимент, пусть
Сквайр пожал плечами.
— По всей видимости, в ту пору мистер Чарльз Кэмплемэн уже тронулся рассудком; усиливающееся безумие наделило его и жаром, и энергией, которых ему, возможно, прежде и недоставало. Возможно, именно в припадке одержимости он и послал отцу вызов.
В этом гость позволил себе усомниться. С какой бы стати голосу Ральфа Тренча, доносящемуся со дна колодца, пробуждать в сыне именно это воспоминание, помимо всех прочих? Зачем рассказывать сыну о бесчестье и поражении?
— Он просто-напросто был со мною честен, — пожал плечами Марк. — Он ведь понимал, что я хочу знать правду о его исчезновении.
И все же Оливер этим объяснением не удовлетворился; в головоломке недоставало нескольких кусочков, и, похоже, предоставить их мог только доктор Уильям Холл. Однако деревенский целитель с бледным, точно пергамент, лицом был человеком молчаливым и скрытным и словами направо и налево не швырялся. Более того, он не был слугою в подчинении у хозяина Далройда. Скажет ли он друзьям то, что они так желают узнать?
— Куда ж он денется, — уверенно заявил сквайр. — А ежели он станет упорствовать, я воззову к нему во имя милосердия и попрошу помочь нам ради моей бедной матушки.
— А если он и тогда промолчит?
— Тогда придется слегка надавить. Моя мать, Нолл! Она вышла замуж за отца совсем юной девушкой, почти ребенком, полюбила его всем сердцем — и оттого умерла до срока. Она была из числа тех женщин, у которых в жизни одна-единственная цель — брак; одна-единственная любовь — муж; одна-единственная великая страсть — семья. Стоит выпасть одному элементу, и вся постройка рассыпается. Она просто не смогла пережить утрату отца, трагедия истощила ее волю и загасила дух. Она ведь была совсем еще молода, Нолл; в тот черный день, когда она умерла, мне едва исполнилось восемнадцать.
— Отлично помню, как ты получил известие о ее смерти: в наших комнатах дело было, в Солтхедском колледже, — отозвался Оливер, до глубины души растроганный. — Письмо шло почти неделю.
— Я находился там, а она — здесь, — говорил Марк, отрешенно глядя в огонь. — Она в последний раз закрыла глаза… смерть исказила ее черты… душа ее отлетела из этого жалкого мира в вечную тьму — а меня с ней не было! Ее тело уже обернули в саван и положили в землю — а я ничего не знал! Зима сменится весной, весна — летом, пролетит год, и еще один, и еще — вот только матушка моя уже не вернется!
— Марк, ты ни в чем не виноват.
— Я понятия не имел, как она сдала, как стремительно она угасает. Матушка писала мне такие бодрые, радостные письма; о ней в них ни слова не говорилось. Я и не подозревал о ее смертельном недуге — до тех пор, пока она не скончалась и не упокоилась в земле на церковном кладбище. При жизни она целиком, безоговорочно вверила себя мужу, а он ее бросил; она вверила себя сыну — а он оставил ее умирать в одиночестве.
— Ты судишь себя за преступление, которого не совершал, выискиваешь вину там, где ее нет, — запротестовал Оливер. — Откуда тебе было знать, как серьезно она хворает, если мы в ту пору учились в Солтхеде? Она сама так распорядилась; она не хотела тревожить тебя и отвлекать от занятий. Не кори себя.