Северо-Запад
Шрифт:
– Я не над этим смеялась.
Проезднойбилетпроезднойбилетпроезднойбилет.
– Что она говорит, бедняжка?
– Продают билеты, думаю.
Очень печально, но еще и возможность сэкономить. Полин протягивает руку, чтобы похлопать парня по плечу.
– Сколько зон? Сколько вы за него хотите?
Проездной на один день. Шесть зон. Два фунта.
– Два фунта! Откуда я знаю, что это не подделка?
– Ма, на нем дата стоит, господи боже!
– Я дам фунт – не больше.
– Хорошо, миссис Ханвелл.
Взгляд снизу вверх. Дерганая форма путешествия во времени, движение в двух направлениях: накладываешь
– Натан?
– Хорошо, миссис Ханвелл.
Приятно видеть Полин смущенной, потные волосы обрамляют ее лицо.
– Ну как ты, Натан?
– Выживаю.
Рукопожатия. Недавно кто-то здорово порезал ему щеку. Это все еще открытое, откровенное лицо. Никакого притворства. Отчего все становится еще более затруднительным.
– Как твоя мать, твои сестры? Помнишь Ли? Она теперь замужем.
– Да. Это хорошо, хорошо.
Он робко улыбается Ли. В десять лет у него была настоящая улыбка! Натан Богл: сама суть желания для девчонок, которые прежде чувствовали что-то подобное только к пахучим ластикам. Улыбка, которая может уничтожить решимость даже самых строгих учителей, родителей других школьников. В десять лет она бы сделала для него что угодно, что угодно! Теперь она смотрит на десятилеток и не может поверить, что внутри их может быть то, что было в ней в их нынешнем возрасте.
– Давненько.
– Да.
Для него дольше. Приблизительно раз в год она видит его на шоссе. Она ныряет в магазин, либо перебегает на другую сторону, либо садится в автобус. Он теперь без зубов – там, и здесь, и здесь щербины. Безутешные глаза. То, что должно быть белым, – желто. По всей поверхности красные прожилки.
– Вот фунт. Береги себя. Передавай привет матери.
Быстро через турникет, наталкиваясь в спешке друг на друга, потом быстро вверх по лестнице.
– Это было ужасно.
– Его несчастная мать! Нужно заглянуть к ней как-нибудь. Так печально. Слышать про нее я слышала, а вот не видела бог знает сколько.
Подходит поезд, и Ли наблюдает за Полин, которая смотрит на поезд спокойным взглядом, делает шаг вперед к желтой линии. Это царство Полин – царство печали – непреложно и неизбежно, как ураганы и цунами. Ему не сопутствует никакое особенное беспокойство. Обычно эта печаль приемлема, сегодня бесстыдна. Такая печаль – это слишком далеко от существования Полин, что лишь разочаровывает. Она делает разочарование похожим на благословение. Вот почему новости на эту тему всегда встречаются с такой радостью, они всегда такие приемлемые.
– Я помню, ты по нему вздыхала. Потом он на несколько лет куда-то делся, кажется. Он никого не убивал, нет, теперь ясно, что это сделал кто-то другой. Посадили в психушку, да? В какой-то момент? Избил отца, превратил его в отбивную, в этом я не сомневаюсь. Хотя он сам напрашивался на что-то подобное.
Когда поезд подходит, Ли берет из стопки две бесплатные газеты, потому
Она пытается читать статью. Статья посвящена актрисе, которая выгуливала собаку в парке. Но Полин хочет прочесть статью о мужчине, который на самом деле был совсем не тем, за кого себя выдавал, и она хочет поговорить и об этом.
– Ну, если ты говоришь, что непогрешима! Что хочешь говори про наших, но мы хотя бы не заявляем о нашей непогрешимости. Праведники, да? Эти несчастные дети. Загубленные жизни. И они называют это религией! Что ж, будем надеяться, что это раз и навсегда конец всему этому делу.
Понимая, что они разговаривают со всем вагоном, Ли воздвигает скромную оборону, думая о запахе кадильницы, пухленьких малышах-амурчиках, золотистом взрыве солнечных лучей, холодном мраморном поле, темном дереве, резном и раскрашенном, о женщинах, стоящих на коленях, шепчущих, зажигающих свечи, путешествии по Европе в тысяча девятьсот девяносто третьем.
– Жаль, что у нас нет исповедания. Жаль, что я не могу исповедоваться.
– Да вырасти уже, Ли, ты собираешься вырасти?
Полин яростно переворачивает страницу. В окне – небесная линия Килбурна. Необлагороженная, необлагораживаемая. Бумы и спады никогда сюда не доходят. Здесь вечный спад. Пустой кинотеатр «Стейт Эмпайр», пустой «Одеон», сайдинг, исписанный граффити, скачущими вверх и падающими, как хлипкие вагончики русских горок. Хаотичные крыши и трубы, одни высокие, другие низкие, тесно стоящие одна подле другой, помятые сигареты в пачке. В противоположном окне остается позади Уиллзден. Номер 37. Приблизительно в 1880-е этот район стал расти – дома, церкви, школы, кладбища, – оптимистическое видение лондонских окраин со станциями метро. Маленькие стандартные домики, ложнотюдоровские груды. Дома со всеми удобствами! Туалет в доме, горячая вода. Благоустроенное сельское жилье для тех, кто устал жить в городе. Галопом вперед. Полугородское жилье для тех, кто устал от сельской местности.
– Появ-ле-ние вул-ка-ни-ческого пепла в воз-духе?
Полин произносит каждый слог аккуратно, сомневаясь в его реальности, и подносит фотографию слишком близком к носу дочери. Ли различает только большой серый смерч. Может, там и нет ничего другого. Это обсуждают и хипстеры, сидящие напротив. «Месть Геи, – говорит девица парню. – Не буди лихо, пока оно тихо». Полин, всегда радующаяся возможности групповой беседы, наклоняется вперед:
– Говорят, в магазинах ни фруктов, ни овощей. Если подумать, в этом есть смысл. Конечно, мы ведь здесь живем на острове. Я это всегда забываю, а вы?
– Закончил с компьютером?
– Нужно дождаться, когда они закроются.
– Уже почти семь. Мне нужен компьютер.
– Онлайн еще не семь. Почему бы тебе не заняться своими делами?
– Вот для этого он мне и нужен.
– Ли, я тебя позову, когда закончу.
Обмен валюты. Использование волатильности. Она понимает только слова, но не цифры. Слова зловещи. Добавить их к теперешнему выражению лица Мишеля, выражению повышенного внимания. Внутреннее время тянулось и замирало, не обращая внимания на минуты и часы, находящиеся вовне. Пять минут! Он произносит это раздраженно, словно прошло тридцать, или сто, или две. Порнография оказывает на человека такое же действие. Говорят, искусство тоже.