Северские земли
Шрифт:
Сейчас мальчику было настолько плохо, что даже появление учителя он воспринял без особой ликования, с изрядной долей тупого равнодушия. Радовало его только одно – так или иначе теперь всё закончится.
Священник, не скрываясь, поднялся по тропинке на холм к Чёртовой пещере, возле которой и вечеряли разбойники, и звучно приветствовал всех:
– Доброго вечеру вам, злые люди.
– И тебе не болеть, старый дурак. – ответил за всех Рудый, и, обратившись к сотрапезникам, добавил. – Я же вам говорил, что вернётся. Всё, ближе не подходи, стой там. Ты деньги принёс, поп?
– Что – и к столу
– Мы тебя, дед, на кошт не ставили. – не менее нелюбезно ответил атаман.
– Как и щенка твоего. Я его и так покормил разок исключительно потому, чтобы он тебя живым дождался. Задатком покормил, можно сказать. Поэтому сначала деньги, потом все разговоры потом.
– Я… - начал было отец Алексий, но атаман одним рывком притянул к себе Ждана и приставил ему нож к горлу. Ждановский нож Жало Рудый забрал себе и теперь носил на поясе, не снимая.
На сей раз мальчику было и не особо страшно – какое-то тупое безразличие овладело им.
– Всё, ты достал, поп! – крикнул атаман, не то изображая истерику, не то и впрямь впадая в неистовство. – Хватит болтать! Деньги! Деньги или режу! До трёх считаю! Раз! Два!
Не дожидаясь слова «три», батюшка сорвал с пояса небольшой мешочек и бросил его атаману.
Но тот, похоже, и впрямь был опытным и тёртым. Он не отпустил Ждана, чтобы поймать кошель, хотя мальчик уже напрягся в расчёте на рывок. Нет, Рудый спокойно дождался, когда мошна, ударившись о его грудь, упадёт на землю. И лишь после этого, спокойно передал Ждана сидящему рядом Косому, и аккуратно поднял мешочек.
– Деньги у вас. Мальчика отпустите. – потребовал отец Алексий.
– А ты не спеши, поп. – криво ухмыльнулся Рудый. – Деньги счёт любят.
Он высыпал монеты на широкую ладонь и задвигал их пальцем. Закончив, он торжествующе ухмыльнулся.
– Ну ты даёшь, долгогривый! Ты что – по лже встрять решил? Здесь шестнадцать с половиной! А ты не обезумел ли часом?
Лицо священника закаменело.
– Это все мои деньги. Я продал свой дом старосте – мы договорились, что он его заберёт сразу после моей смерти. Я продал всё ценное, что у меня было. Его мать тоже продала всё, но имущества у неё много меньше, чем у меня. Мы взяли в долг у всех, кто нам дал. Ты же знаешь людей, ты понимаешь – я не вру. Нам негде больше выпросить даже гроша. Не безумствуй, Рудый. Ты привык стричь людей, но даже с овцы можно взять только одну шкуру, у неё просто нет другой. Моя шкура – у тебя. Отпусти мальчика, не бери грех на душу.
– Грех?
– яростно зашипел Рудый. – Ты сказал «грех»?! Это что – я пытался обмануть людей, подсунув им меньшую сумму? У нас с тобой был договор. Я выполнил все его условия – твоего щенка никто и пальцем не тронул. А ты вместо тридцати рублёв приносишь половину, пытаешься нас обмануть и вернуть мальчика неправдой. А потом меня – меня!
– обвиняешь во грехе?! Ты что, старый, из ума выжил?
– Но… - начал было отец Алексий, но атаман перебил его.
– Тринадцать. С половиной. Рублёв. – отчеканил разбойник, вновь державший нож у горла Ждана. – С тебя тринадцать с половиной рублёв. Всё, довольно! Мне плевать, где ты их возьмёшь. Иди в Козельск. Стучись к богатым друзьям – они у тебя есть, ты дворянин. Валяйся
Он коротко хохотнул, и жёстко закончил:
– Даю тебе на всё пять дней, и это последняя моя уступка. Видит Бог, я и так уступаю тебе раз за разом, но ты не делаешь даже урезанный урок. Я подожду пять дней. Я не нарушу условия, как ты. Я даже твоего пацана кормить буду - на еду принесённых тобой денег хватит. Но клянусь тебе - ровно через пять дней, как только начнёт смеркаться, я предам твоего пацана самой лютой смерти, какую только смогу придумать. А я на выдумку хитёр, можешь мне поверить. Всё. Больше разговоров не будет. Иди!
Священник молчал, всматриваясь в лица каждого из четырёх разбойников.
Рудый ухмылялся. Косой отвёл взгляд. Косолап, напротив, дерзко уставился в ответ. Ну а Дундук, похоже, просто ничего не понял, и, как обычно, смотрел тупым коровьим взором.
– Вы нелюди. – наконец резюмировал священник. – Господь вас накажет.
После чего повернулся и ушёл, не оглядываясь.
– Иди, иди! – крикнул ему в спину Рудый. – Не знаю, как там Господь, он обычно не торопится, а вот тебе поспешить стоит. Пять дней! Слышишь, поп? Пять!
Едва шаги священника смолкли в низине холма, разбойник убрал нож от горла Ждана и, встретившись взглядом с Косолапом, подмигнул товарищу.
– Я же тебе говорил – никуда он не денется! Придёт и принесёт. Терпеливый – это судьба! И еще раз придёт, и снова принесёт! Ну что – давайте жрать уже что ли? Поесть, ити его, не дают! Косой, завтра в деревню к своей полюбовнице сбегаешь, жратвой закупишься, деньги теперь есть.
– Деньги есть, - согласился Косолап. – Только что там с нашей долей?
– Какой разговор? – развёл руками атаман. – Всё будет правильно. Четверть добычи – в общую казну, остальное – между нами, как договаривались.
И он, быстро пересчитав, разделил монеты на пять столбиков, после чего раздал три. Все разбойники, судя по всему, придерживались принципа «Доверяй, но проверяй», поскольку каждый тщательно пересчитал полученное, а Дундук даже попробовал рубль на зуб.
После этого разбойники, балагуря, принялись за еду, а Ждан сидел, закаменев. Он вдруг понял, что живым, скорее всего, из этой передряги уже не выйдет. В голове его крутилась фраза из какого-то детектива, прочитанного ещё в прошлой жизни: «Заложников берут не для того, чтобы отдавать».
Чавкающий атаман, посмотрев на его застывшее лицо и стеклянные глаза, хмыкнул:
– Что, щенок, жрать охота? Твою еду только завтра принесут, потерпи пока.
И тут Дундук, зачем-то хрюкнув, встал на колени, но тут же повалился на бок. Косолап хотел что-то сказать, но так и застыл с раскрытым ртом, из которого выпал недожёванный кусок. Дальше Ждан не видел, потому что Рудый опять схватил его за волосы и рванул нож из ножен. И вдруг хватка ослабла, а нож выпал из руки атамана.
Творилось что-то непонятное, но разобраться можно было и потом. Ждан не собирался упускать шанса – быстро подобрав Жало, он вогнал его в брюхо Рудому. Атаман даже не крикнул, лишь неверяще уставившись на торчащую из живота рукоятку ножа.