Севильский слепец

Уилсон Роберт Чарльз

— Что его принуждали смотреть…

— Вспомните, кого вы искали на фотографиях жертвы?

— Мою мать.

— Почему?

— Не знаю.

В наступившей тишине Алисия встала, включила чайник и заварила какой-то травяной чай, потом ощупью достала китайские чашки, налила в них чай и снова взялась за его запястье.

— Вы интересуетесь фотографией? — продолжила она.

— Интересовался до недавнего времени, — ответил Фалькон. — У меня в доме даже есть специальная темная комната. Мне нравится черно-белое фото, я люблю сам проявлять и печатать.

— Как

вы смотрите на фотографию? — спросила она. — Что вы в ней видите?

— Напоминание.

Он рассказал ей о любительском фильме, который смотрел днем, и о том, как он довел его до слез.

— Вы часто в детстве ходили на пляж?

— О да, в Танжере пляж был очень близко от города… то есть практически в его черте. Летом мы ходили туда каждый день. Мои брат и сестра, моя мать, горничная и я. Иногда только мы с мамой.

— Так… вы и ваша мать.

— Вы хотите спросить, где был мой отец?

Она не ответила.

— Отец работал. У него была мастерская. С окнами на пляж. Я изредка бывал там. Но я знаю, он за нами наблюдал.

— Наблюдал за вами? Как это?

— У него был бинокль, и он иногда разрешал мне в него посмотреть. Отец помогал мне найти их на берегу… маму, Мануэлу и Пако. Он говорил мне: «Это наша с тобой тайна», или: «Так я за вами присматриваю».

— Присматривает за вами?

— Вы хотите сказать, что создается впечатление, будто он шпионил за нами, — произнес Фалькон, — но это полная бессмыслица. Зачем человеку шпионить за собственным семейством?

— А в том фильме, который вы смотрели сегодня, хоть раз показался отец семейства?

— Нет, он был за кадром.

Алисия спросила его, зачем он смотрел этот фильм, и он рассказал ей всю историю Рауля Хименеса. Она слушала его с явным интересом и остановила только раз, чтобы заменить пленку.

— Так зачем вы смотрели этот фильм? — снова спросила она, когда он закончил свой рассказ.

— Я же только что объяснил вам, — сказал он. — Битых полчаса я…

Он замолчал и задумался на несколько долгих, бесконечно мучительных минут.

— Я говорил вам, что вижу в фотографиях напоминание, — продолжил он. — Они меня завораживают, потому что у меня проблемы с памятью. Я сказал вам, что мы ходили на пляж всей семьей, но на самом деле я этого не помню. Не вижу зрительно. Не ощущаю плотью и кровью. Я придумал это, чтобы заполнить пустоты. Я знаю, что мы ходили на пляж, но в моих собственных воспоминаниях этого нет. Я понятно говорю?

— Вполне.

— Я хочу, чтобы старые фильмы и фотографии оживили мою память, — пояснил он. — Когда я беседовал с Хосе Мануэлем Хименесом о трагедии, разыгравшейся в его семье, он сказал мне, что с трудом вспоминает свое детство. Тогда я попытался воскресить свои самые ранние воспоминания и испугался, осознав, что их нет.

— Теперь, я думаю, вы готовы ответить на мой вопрос, почему вы начали читать дневники, — произнесла Алисия.

— Да, да, — встрепенулся он, словно его внезапно осенило. — Наверно, я не послушался его потому, что надеялся отыскать в дневниках разгадку тайны моей памяти.

Пленка,

щелкнув, остановилась. Приглушенные звуки города наполнили комнату. Он ждал, когда Алисия заменит пленку, но она не пошевельнулась.

— На сегодня все, — сказала она.

— Но я только начал.

— Я знаю, — кивнула она. — Но мы и не собирались распутать весь клубок ваших проблем за один сеанс. Это длительный процесс. В нем нет кратчайших путей.

— Но мы же только что… мы как раз добрались до сути дела.

— Верно. Первый сеанс прошел прекрасно, — заметила она. — Я хочу, чтобы вы немного подумали. Мне надо, чтобы вы спросили себя, находите ли вы какое-то сходство между семьей Хименеса и своей собственной.

— В обеих семьях одинаковое число детей… Я был младшим…

— Сегодня мы не будем об этом говорить.

— Но мне необходимо продвинуться вперед.

— Вы уже продвинулись, но человеческое сознание способно воспринять только определенную дозу реальности. Сначала вам надо освоиться с ней.

— С реальностью?

— Именно к этому мы и стремимся.

— Но где же мы тогда сейчас находимся, если не в реальности? — спросил он, ощутив укол тревоги. — Я ежедневно получаю такую инъекцию реальности, какой не получает никто из моих знакомых. Я детектив, расследующий убийства. Жизнь и смерть — вот чем я занимаюсь. Разве есть что-нибудь более реальное?

— Но это не та реальность, о которой мы говорим.

— Растолкуйте так, чтобы я понял.

— Сеанс закончен.

— Объясните мне только это одно.

— Ладно. Я приведу вам одну физическую аналогию, — сказала она.

— Любую… мне необходимо понять.

— Десять лет назад я разбила бокал, и, когда собирала осколки, крошечная частичка стекла вонзилась мне в большой палец. Самой мне не удалось ее вытащить, а врач из-за обилия нервов в этой области не захотел делать надрез. В течение нескольких лет палец иногда побаливал и ничего больше, но все это время организм, как мог, защищался от кусочка стекла. Он наращивал вокруг осколка слои кожи, пока не сформировалось нечто вроде маленькой горошины. И в один прекрасный день организм выбросил стекло. Горошина вышла на поверхность, и ее извлекли из пальца с помощью сульфата магния.

— И та реальность, о которой мы с вами здесь говорим, сродни такому осколку? — спросил он.

— Частички битого стекла могут проникнуть и в сознание, — сказала она, и одна мысль об этом вызвала у Фалькона тошноту. — Порой они причиняют мучительную боль, если их ненароком задеть. Мы загоняем их на периферию сознания, думая, что можем о них забыть. Наше сознание даже пытается обезопасить себя от этих осколков, обволакивая их слоями… лжи. Таким образом, мы существуем независимо от стеклянной занозы, пока что-нибудь не стрясется и она без всякой видимой причины не начнет проталкиваться из глубин подсознания к сознанию. Разница между ментальной сферой и физической состоит в том, что мы не можем ускорить этот процесс с помощью сульфата магния.