Севильский слепец
Шрифт:
— А что случилось с Мерседес?
— Тогда было прекрасное время. К отцу пришел успех. Фальконовы «ню» стали в мире искусства притчей во языцех. Его провозгласили новым Пикассо, что было просто смешно, учитывая разницу в масштабе и уровне их творений. И тут произошла трагедия. Это было в канун Нового года, после праздничного ужина. Все отправились к яхте, стоявшей в порту, смотреть фейерверк, а потом часть компании вышла ночью в открытое море. Неожиданно начался шторм, Мерседес упала за борт. Ее тело так и не нашли.
— Но… но как раз перед уходом гостей я тихонько выскользнул из моей спальни, и Мерседес меня
— Наверняка очень многие тогда курили сигареты этой марки.
— Да, конечно, — кивнул Фалькон. — Так вот… Мерседес уложила меня в постель, поцеловала и крепко прижала к груди. Она так сильно стиснула меня, изливая свою нежность, что я едва мог вздохнуть. От нее пахло духами. Теперь я знаю, что это «Шанель номер пять». В наши дни женщины редко ими пользуются. Но в юности, когда я на улице улавливал этот запах, он всегда возвращал меня в ту минуту. В объятия любви.
— А что было после того, как Мерседес вышла из вашей комнаты?
Внезапно ощутив резкую боль в желудке, Фалькон свободной рукой схватился за живот.
— Я слышал… — продолжил он, превозмогая боль, — я слышал, как удаляется стук ее каблуков, когда она шла по коридору, а потом вниз по лестнице. Слышал разговор и смех гостей. Слышал, как хлопнула дверь. Слышал звук шагов по мощеной мостовой. И я помню, что она не вернулась.
Слезы застлали ему глаза. Рот наполнился слюной. В горле застрял ком. Последние слова исторглись прямо из его содрогавшегося нутра:
— И больше у меня уже никогда не было матери.
Алисия заварила чай. Чашка обожгла ему пальцы, а чай ошпарил язык. Эти простые физические ощущения вернули его к действительности. Он почувствовал необычную новизну, чистое удовлетворение, словно в тот день, когда они с Пако ободрали и заново оштукатурили старый коровник на ферме, а потом как следует побелили, превратив в гладкий белый куб на фоне ландшафта цвета жженой умбры. Фалькон даже сфотографировал его. В нем было что-то от простоты великого произведения искусства.
— С тех пор я никогда не думал об этом, — сказал он. — В своих воспоминаниях я обычно не доходил до удаляющегося стука ее каблуков.
— Теперь вы, конечно, понимаете, Хавьер, что не по вашей вине она не вернулась обратно?
— Это еще вопрос.
— Почему вопрос?
В глубоком раздумье он покачал головой.
— Вы понимаете, что это не ваша вина, — повторила она.
Он кивнул.
— А вам известно, Хавьер, что вы сделали сегодня вечером?
— Наверное, вы бы сказали, что я вновь пережил этот момент прошлого.
— Да, и увидели его в нормальном свете, — подтвердила она. — Вот так и идет процесс. Если мы отталкиваем от себя то, что для нас мучительно, оно нас не покидает. Мы лишь прячемся от него. Вы только что добились первого успеха в самом серьезном расследовании собственной жизни.
Фалькон вернулся на
Фалькон перевернул первую фотографию. Инес, обнаженная, лежит на животе на шелковой простыне. Она смотрит назад, на него, оперев голову на кулак. Волосы в беспорядке разметаны. Фалькон зажмурился от внезапно прорезавшей его душевной боли. Перевернув следующую фотографию, он открыл глаза. Кадык у него заходил ходуном. Горло сдавило. Инес сидела на постели, откинувшись на подушки, совершенно голая, если не считать шелкового шарфика на плечах. Она смотрела прямо в камеру с откровенным вожделением. Ее бедра были раскинуты, открывая выбритые интимные части. Он стоял за камерой тоже голый. С каким радостным волнением они брили друг друга, хихикая над тем, что у них дрожмя дрожат руки. В этом не было ничего извращенного. Они просто от души веселились. Ему вспомнилось великолепие того дня. Обжигающая жара долгого роскошного полдня, полосы ослепительного света, врывающегося сквозь щели в ставнях и разрезающего тусклый сумрак комнаты, так что они могли видеть друг друга в зеркале. Полная уединенность их двоих в огромном доме, позволившая Фалькону, когда они чересчур разгорячились, поднять Инес с постели и снести на руках по лестнице, в то время как ее бедра тисками сжимали его талию, а пятки сплетенных ног сверху упирались ему в ягодицы. Он шагнул вместе с ней в черное око фонтана и погрузился в прохладную воду.
Воспоминание было настолько невыносимым, что Фалькон убрал фотографии и запер шкаф. Он стоял и смотрел на серое металлическое хранилище своей памяти. Алисия была права. Такие вещи невозможно удержать под замком. Нельзя исступленно командовать ими, раскладывать по полочкам, помещать в папки и надеяться, что они там навеки останутся. Склонность сознания к утечке информации непобедима. Вот почему некоторые отчаявшиеся люди пускают себе пулю в лоб. Единственный способ пресечь такую утечку — это уничтожить источник.
И снова у него в голове замаячил тот неоформившийся вопрос. Фалькон не вполне разделял оптимизм Алисии насчет своих сегоняшних достижений. Он все-таки не был убежден, что Мерседес исчезла не из-за него. В чем-то он провинился, и эта мысль заставила его надеть плащ и выйти на воздух, уже увлажненный пролившимся дождем, от которого блестела мостовая. Он направился к Музейной площади, испытывая странное умиротворение оттого, что шел под темными, сочащимися водой деревьями.