SEX в большой политике. Самоучитель self-made woman

Хакамада Ирина Муцуовна

Зато в частных нумерах, буквально бок о бок, на той же центральной площади с позеленевшим вождем, безумствует нэп! Тут тебе бронзовые фонтаны, кровати с балдахинами и с бордельными красными покрывалами. Шик и роскошь. Закажешь завтрак, утром вкатят в номер сервировочный столик, а на нем и яичница, и жареная рыба, и миска черной икры, и кусков десять хлеба, и кофе с пенками. Это вам не Санкт-Петербург, гостиница «Ленинград», где за тридцать евро на белых общепитовских тарелках тебе подадут пять крутых яиц, пять толстых общепитовских котлет, стакан кефира и много-много масла.

В Якутии столбик истории замерз где-то на середине прошлого века. В юртах гранят алмазы, у костров пляшут шаманы.

В академическом театре в мою честь был дан концерт. Открылся занавес. На сцене – японский домик с балкончиком, на балкончике местная оперная прима в кимоно ка-а-ак запоет песню на японском языке! Я ощущала себя генеральным секретарем. Зато в Карелии я, действующий депутат, чувствовала себя контрреволюционером-подпольщиком. С народом встречалась в лесу, по-партизански. Выруливали на полянку. А там уже ждали лесорубы, все краси-и-ивые, все молодые, все здоровенные. У них и жбан с водой, и стаканы помыты, и огурцы нарезаны, и шашлык на костре, и скатерть, и разовые тарелочки. Накормили, напоили, на бревнышках за жизнь потолковали – хоп! – в одну секунду все убрали, дверцами машин хлопнули и в разные стороны разъехались. С глаз долой! Чтобы начальство не засекло встречу с оппозицией. В Карелии мне показали дореволюционные фотографии целых семейных кланов, купеческих и крестьянских. Добротные хозяева земли, которые кормили бы Россию. Всех перестреляли, сослали, развеяли. Наша история трагична и глупа. Мы единственные последовательно уничтожали все, что могло сделать страну великой. У нас очень любят цитировать пушкинскую формулу о русском бунте, бессмысленном и беспощадном. Да, он такой. Но это только вторая половина правды. Первая половина заключается в том, что точно так же бессмысленна и беспощадна власть. С той разницей, что бунтуют лишь, когда припекает, когда уже невмоготу. А правят всегда.

У русского народа не сбылась ни одна мечта. Во всей истории России. Ни разу он не зарабатывал, сколько хотел, не ел досыта. По большому счету, никогда не рожал детей, сколько хотел. Не сбылась и самая простая мечта – иметь свой домик, свой участок, свою машину, свою картошку. Поэтому так яростно люди пахали на несчастных шести сотках. Это нереализованная мечта о нормальной собственности. Только у нас возможны эти шестисотки, на которых ничего не растет кроме как в огороде и все смотрят в окна друг другу. Так и не сбылась у народа мечта об уважении властью его человеческого достоинства. Никогда. Его всегда и везде унижали.

– Пшел вон, – говорят униженному и ограбленному народу, – у нас нет для тебя другой власти.

– На нет и суда нет, – соглашается народ – но тогда не извольте, господа хорошие, гневаться. У меня нет для вас другого бунта.

В Новосибирске после встречи меня подвели к старику. Если бы Шукшин дожил до его лет, он, наверное, выглядел так же. Широкие скулы, раскосые глаза. В унтах, в шапочке. Унты обмотаны тряпками, перевязаны веревочками, и все домотканое. Весь продубленный ветром, солнцем, морозом, всем на свете, весь оттуда, из Древней Руси. Скажи мне, кудесник, любимец богов. Мешочек у него за плечом висит, палочка рядом. И протопал он в своих унтах невесть сколько.

– Ну здравствуй, дочка. Записочку я тут важную написал. Ты ее потом прочтешь, но запомни – не по закону в России надо жить, а по совести. Закон люди сочиняют. Нет у них совести, оттого и законы плохие. А будет совесть – и законы будут хорошие. Ты почитай и отдай туда. А мне пора, однако.

Сунул банку меда и исчез. Вот так бежала, бежала, бежала. Говорила, говорила, говорила. Из региона в регион, из региона в регион. И вдруг остановил старый таежный охотник и сказал обыкновенную мысль, которая на самом деле является главной проблемой России: совести нет.

Где

меня только за последние десять лет не носило! То я возвращаюсь в Москву вся в черных оспинах угольной пыли, от которой не спасает никакой скраб, счастливая тем, что не ухнула в пропасть. Шахтеры предложили спуститься с ними в забой. Кто же от такого предложения откажется? А там через бездонный ров, в котором что-то рычит и громыхает, перекинута хилая досточка. У меня с детства проблемы с равновесием, из-за этого лишь в сорок лет осмелилась сесть на велосипед и встать на коньки. Мужики – раз! – и уже смеются на той стороне. Как быть? Вернее, быть или не быть? Плюнуть и вернуться? Ни за что! Я – российский политик или где? Встала на четвереньки и переползла.

То приезжаю домой вся в синяках, со стесанными животом и коленями, опять-таки счастливая оттого, что жива. Это я попарилась в баньке у алтайских отшельников. Они обитают на озере Телецкое, куда добраться можно только на вертолете. Двое бывших ученых из Академгородка, оба – доктора наук. Они не мизантропы, никакого фанатизма, просто не смогли, не захотели приспосабливаться к новому миру, и все. Числятся егерями. У них ни радио, ни телевизора, ни электричества. Костер, котелок, сети и на берегу бурной горной речки собственноручно срубленная банька. В нее-то меня и засунули с инструкцией: попаритесь – и бегите во-он туда, на пригорок. Там ложитесь в реку, она вас понесет, а мы будем здесь, у выемки, вас ловить. Не поймали…

То я возвращаюсь в Москву с ворохом невероятных туалетов. Это краснодарские кутюрье, три ядреные тетки, затащили меня к себе, нарядили в свои рюши, воланы, люрексы, нащелкали и после повсюду хвастались, что Хакамада одевается исключительно от краснодарских модельеров. От краснодарских так от краснодарских. Возражать себе дороже. На юге – народ яростный, артистичный. Российская Италия. Баба рыдает, что на рынке за торговое место дерут столько, что скоро детей будет кормить нечем. Смотришь на нее – большая, розовая, и кофточка сверкает, и рвет она ее как-то очень театрально. Вот он, темперамент! Но загадочная русская душа загадывает свои загадки и здесь. Вот прилетели в Краснодар. Прилетели, сели. Сели, сидим. Час сидим, два сидим. Душно, но почему-то никто не вопит: выпустите нас. На третьем часу, потрясенная кротостью горячих южан, поинтересовалась: а что сидим-то? А трап один на весь аэропорт: очередь. Через четыре – подъехал трап. Летели два с половиной. При этом главный вопрос в Краснодаре – кому отдаете Курилы.

Россия не складывается в единую картину. Ни в какой Америке нет такого многоцветья национальностей, культур, верований. В каждой области, в каждом городке – свой характер, свой ритм, своя аура.

Медлительная Вологда с пирогами, куполами, церквушками. Теперь я знаю, что настоящее вологодское масло – это то, которое в блестящей с желтенькими цветочками фольге. А то, что в нарядных туесках, коробочках, крыночках, – подделка. Мне это объяснили на вологодском молокозаводе. И посетовали, что кефир у них тоже замечательный, а почему-то в столицах не очень идет. Посоветовала написать, что в нем кишмя кишат бифидобактерии и нарисовать на упаковке фигуристую женщину.

В Нижнем Новгороде народ столичный. Ядреный, развитой и наглый. Как образовался – непонятно. А Самара очень сексуальная. Все светится, все напоказ, все чувственно. Набережная с шашлыками, кофейнями, дискотеками. Иркутск и Томск, резные, изящные, деревянные, погружают в девятнадцатый век. А иркутские художники! Сезанн отдыхает. В Барнауле меня долго угощали и развлекали в мексиканском ресторане. И подарили текилу. Трех видов 25-летней выдержки. Я была в Мексике. Там днем с огнем коллекционную текилу не купите. А в Барнауле – пожалуйста!