Сэйдж
Шрифт:
— Думаю, она права. Ларкин с ума сошел от желания заполучить ее. Не знаю, чего он добивается и каковы его намерения, но уверен, что ничего хорошего от него не дождешься. Может быть, он даже хочет ее убить. Сэйдж мне говорила, что ее деверь — религиозен до фанатизма, а эти идиоты способны на все, что угодно.
— Да уж, хуже не бывает, — согласилась Тилли и встала, чтобы поставить котел с фасолью, которую она чистила во время разговора, на огонь. Затем она налила хозяину большую чашку кофе и вновь села.
— Ну, и кто теперь будет охранять Сэйдж, пока Рустер болеет?
— Я решил
— Кстати, может перенести его наверх? — задала, наконец, Тилли мучивший ее вопрос. — Ты же знаешь, я люблю, чтоб на кухне всегда был полный порядок.
— Не беспокойся ты, старушка, о своей кухне, — улыбнулся Джим. — Вечером мы с Джейком перенесем его наверх.
После этого он беспокойно посмотрел на дверь комнаты, в которой жила Сэйдж, и сказал:
— Интересно, она еще спит? — Не знаю. Почему бы тебе не постучать — сразу бы узнал.
— Не хочу ее беспокоить, если она отдыхает. Слушай, Тилли, а почему бы тебе не зайти к ней и не посмотреть?
Тилли кивнула, встала, но тут же вновь уселась на прежнее место, потому что дверь сама отворилась и Сэйдж вошла в кухню.
Как всегда, при первом же взгляде на Сэйдж, сердце Джима отчаянно забилось. «Как она прекрасна! — подумал Латур. — В ее красоте есть даже что-то дьявольское, греховное». Своими глазами он пожирал лицо Сэйдж, затем жадно, словно раздевая, обежал взглядом ее стройное, гибкое тело. Платье совсем не скрывало плавных окружностей ее фигуры.
«Она похудела, — вдруг с тревогой отметил он. — Почему? Может, в том виноват Джон Стюарт?» Джим почувствовал укол ревности, но, отбросив его, встал и направился к вошедшей женщине.
— Привет, Сэйдж! — улыбнулся он. — Я слышал, тебя пытаются напугать?
— Да, стараются… — Сэйдж подошла к стулу, который ей предложил Джим. — Кому-то очень хотелось убить Рустера.
— Как ты думаешь, кто это может быть? — Латур сел рядом с молодой женщиной.
— Я подозреваю только Миланда или его молодчиков. Не думаю, чтобы у Рустера были серьезные враги.
— Во всяком случае, не такие, чтобы стрелять в него, насколько я знаю. Пожалуй, ты права. Это или Ларкин, или один из тех трех ничтожеств, что раньше входили в мою банду.
Джим задумчиво посмотрел в окно.
— А может быть, и нет. Они слишком трусливы, чтобы пытаться что-нибудь предпринять, если я поблизости… Если только им не сообщил кто-нибудь, что меня нет в городе.
Сэйдж покачала головой, не соглашаясь.
— Я пришла к выводу, что это, скорее всего, Миланд. Он очень хороший стрелок, — посмотри, он попал Рустеру почти в сердце.
Лицо Латура приобрело жесткое, непреклонное выражение, и тоном, не терпящим возражений, он произнес:
— Я приказываю тебе — ни шагу не делать за пределы этого здания, пока мне не удастся удостовериться, что этот Ларкин не болтается вокруг города.
Сэйдж криво усмехнулась, ее мягкие губы дрогнули.
— На этот счет можешь не беспокоиться. Я боюсь сегодня даже выходить на сцену и петь. Боюсь, что Миланд притаится в темноте и будет меня выслеживать.
— Этого не бойся. Я послежу за улицами,
— Спасибо, Джим, — от ее улыбки сердце у него пустилось вскачь, а пульс стал отдаваться даже в висках. Он уже и забыл, какой эффект оказывает на него ее улыбка. Когда Сэйдж спросила:
— «Как у тебя дела? Как идет строительство нового дома?», — Латуру пришлось сначала несколько раз судорожно глотнуть, прежде чем он смог, наконец, ответить:
— Сруб уже готов. Принялись за крышу. Со дня на день жду прибытия стада из пятисот голов; добавлю их к моим пятистам и начну свое дело с тысячи голов.
— Ого! — Глаза Сэйдж стали такими же круглыми, как и у Тилли. — Это огромное поголовье. Тебе придется нанять людей, которые помогут пасти такое огромное стало.
— Может быть. Иногда пастухи, которые перегоняют скот, остаются работать у новых владельцев стад. Подожду и посмотрю, сколько из них останется у меня, а потом найму новых людей.
На лицо Сэйдж легла печальная тень. У Джима на будущее все продумано, тогда как ее собственное будущее подвешено в воздухе. У нее нет ни малейшего представления, куда занесет ее судьба. До сегодняшнего происшествия она начала было думать, что Миланд, возможно, решил оставить ее в покое и вернуться к себе домой. Но теперь-то у Сэйдж не было никаких иллюзий. Ей снова придется стать, по сути дела, настоящей пленницей, которая не сможет и шагу ступить из салуна без провожатого. И ее эскорт будет постоянно рисковать — либо быть раненым, либо — убитым. Молодая женщина подумала о Рустере, и у нее мурашки побежали по коже. Больше она никогда не подвергнет опасности чужую жизнь.
— Почему такая печальная, Сэйдж? Что тебя огорчает? — Джим, не отрываясь, смотрел на дорогое лицо, озабоченное новыми тревогами, но от этого еще более прекрасное.
— Ничего и все! — Сэйдж горько засмеялась. — Такое ощущение, что живу в тюрьме или преддверии ада, что точнее, — и все время ожидаю, что что-то случится. У меня все время есть чувство, что когда это что-то произойдет, — добра от этого не будет.
Внезапно Джим Латур со всей остротой осознал, что больше всего на свете ему хочется обнять эту женщину, успокоить ее, сказать ей, что все в ее жизни будет отлично, а он всегда будет рядом, чтобы заботится о ней. Но, он бы солгал, если бы сказал такое Сэйдж Ларкин. Это обещание означает женитьбу, а это единственное, чего он не может себе позволить. И поэтому Джим сказал единственное, что мог сказать совершенно честно и искренне: « Отбрось свои страхи о Миланде, Сэйдж. Я позабочусь, чтобы он больше тебя не беспокоил.
Его слова были так откровенны и произнесены они были таким горячим, убедительным тоном, что Сэйдж почти поверила в то, что она услышала. Однако, ей было слишком хорошо известно, что, хотя Латур и сделает все возможное, Миланд — не тот человек, которого ожидает увидеть Джим. У ее деверя не бывает никаких угрызений совести. Он никогда не встретится с Джимом в честном поединке. Нет, этот человек будет прятаться в темноте, таиться за дверью, чтобы подстрелить свою жертву в спину.
Внезапно ей стало страшно за Джима. Она потянулась к нему и положила свою узкую ладошку на сильную, загорелую руку владельца салуна.