"Сезам, откройся!"
Шрифт:
Но, как справедливо считают американские специалисты (и сам Эймс, высказавшийся в интервью французской газете в тюремной камере), как раз болезненная память об энглтоновской эпохе сплошной подозрительности и способствовала безнаказанной девятилетней работе Эймса с внешней разведкой.
Проявление бдительности и подозрений в отношении друг к другу в ЦРУ считалось сотрудниками этой службы неприемлемым пережитком той мрачной страницы жизни ЦРУ.
История об «охоте на «кротов» в ЦРУ хорошо подтверждает слова древнего китайского философа Конфуция о значении доверия. На вопрос к философу, на чем зиждется государственное управление, мудрец ответил: «Верность
Проиллюстрировав на примере «охоты на «кротов» пагубность атмосферы недоверия и подозрительности, независимо от ее первоисточника, пережив аналогичную ситуацию в период ежовско-бериевского руководства внешней разведкой, я с глубоким удовлетворением думаю, что нашей службе повезло избежать возникновения подобных ситуаций, несмотря на то, что предатели и изменники пытались столкнуть ее на путь подозрительности и недоверия.
В этом как раз и оказался залог успехов внешней разведки при неизбежных отдельных неудачах.
В случае измены «Мутанта» такая явная неудача обернулась большой удачей, принесшей главному ее противнику — Центральному разведывательному управлению США — серьезный ущерб.
ГЛАВА IX
ИГРЫ ОПЕРАТИВНЫЕ
Здесь будет все: пережитое
В предвиденье и наяву.
Б. Пастернак
Солнечным весенним утром 28 апреля 1973 года мы с Клавдией Ивановной подъезжали к Варшаве. Начинался новый этап в моей профессиональной жизни разведчика.
Вступал я в него с двойственным чувством. Меня радовала предстоявшая возможность лично обстоятельно познакомиться и узнать этот славянский народ, о многострадальной тысячелетней истории которого я много читал и отдельные этапы наблюдал воспроизведенными в кино. Правда, мои познания о польском народе были не систематическими, разрозненными и отрывочными, основанными не на академическом изучении и не на научных трудах, а в большей мере на литературных и других творческих произведениях.
Еще в юношеском возрасте я зачитывался историческими повестями Генрика Сенкевича, получил представление о польской музыке, читая о Шопене и слушая его музыку и, конечно же, полонез Огиньского, чья музыка была такой волнующей. Разглядывая фотографии художественных творений Я. Матейко, мечтал увидеть когда-либо в натуре его грандиозное полотно «Битва под Грюнвальдом». Увлекаясь поэзией, с интересом знакомился с польскими поэтами, читая в переводах поэму «Пан Тадеуш» Адама Мицкевича и поэму «Бенёвский» Юлиуша Словацкого. Тогда я не надеялся когдалибо прочитать их произведения в оригинале, понимая, что самые лучшие переводы не могут передать всю гамму чувств и нюансов, которые вкладывает поэт в свои творения.
Знал я и то, что территория Польши на протяжении столетий была ареной исторических битв и не только армий европейских держав, но и религиозных завоевателей, прежде всего католических иерархов с миссионерами других церквей, в первую очередь православной, которая стремилась проложить путь русскому самодержавию.
Мне было известно, что католицизм, пришедший на польские земли раньше других религий, стремясь прочно закрепиться на этой земле, искусно связал себя с защитой польского языка и культуры и сумел удовлетворить исконные чаяния польского народа.
Совсем недавно, в 1961–1965 годах, Польша отмечала
Вспоминая наших национальных художников, писателей и поэтов, кто писал о Польше, в том числе великого Пушкина, друга Адама Мицкевича, Гоголя с его «Тарасом Бульбой» и многих других, мы предвкушали удовольствие увидеть в польских музеях, услышать и увидеть в польских театрах, насладиться в польской опере замечательными творениями этого талантливого народа.
Знали мы по рассказам тех, кто побывал в Польше, о гостеприимстве поляков, их близких нам нравах и обычаях. Заранее сближала нас с ними та боевая дружба и единство в освободительной борьбе против немецких оккупантов, которая нашла выражение в словах «Братство по оружию».
Эти наши мысли, наши ожидания рождали положительные эмоции, вдохновляли и радовали нас.
Но меня обуревали и другие, противоположные мысли. Что меня ожидает, задавал я себе вопрос, в профессиональном плане? Имея за плечами 35 лет разведывательной практики, я, получив, как холодный душ, предостережение Ю. В. Андропова: «никакой разведки», мрачнел в своих думах о той «канцелярской», как я ее определил, перспективе, которую сулила мне обязанность «координатора».
В ближайшие годы, думал я, придется мне заниматься административной, в значительной мере бюрократической деятельностью. Вести переписку с подразделениями КГБ, согласовывать с польскими службами-коллегами в МВД и МОН (по линии военной контрразведки) предложения КГБ, передавать польским службам нашу разведывательную и оперативную информацию и пересылать в Центр получаемую от поляков. И так далее, пассивно пропуская через себя труды наших и польских разведчиков и контрразведчиков.
Конечно же в согласованных с поляками совместных планах и операциях имелись и элементы активного взаимодействия, осуществления отдельных разведывательных и контрразведывательных решений. Но эта часть моих обязанностей, как я в то время представлял их, была крайне ограниченной, основное решение таких задач осуществлялось, как правило, раздельно: наши органы делали свою часть, польские коллеги — свою долю намеченных операций.
Мобилизуя всю свою фантазию, я смягчал свои мрачные ожидания, убеждая себя, что найду удовлетворение своим разведывательным устремлениям на информационном поприще. Однако как решать информационные задачи, так грандиозно очерченные мне председателем КГБ, я пока не знал.
Вот так мне представлялись перспективы предстоящих, как сказал Юрий Владимирович, «нескольких лет» пребывания в Польше, вылившихся в долгий, почти двенадцатилетний период напряженной работы. Сейчас могу признаться, что действительность оказалась куда более интересной, чем я ожидал, хотя и весьма острой, порою грозной.
Тогда же, в 1973 году, учитывая, что в жизни моей служебные задачи всегда находились на первом плане и определяли общее мое настроение, то понятно, преобладало отнюдь не светлое, а скорее пасмурное состояние моего духа.
Вскоре началась довольно напряженная деятельность по знакомству с личным составом представительства КГБ, которым мне предстояло руководить, а также встречи с польскими коллегами, министром внутренних дел Станиславом Ковальчиком и министром национальной обороны Войцехом Ярузельским, с их заместителями, руководителями главных подразделений МВД и с начальником Управления военной контрразведки МОН генералом Теодором Куфелем. Так прошел первый месяц моего пребывания в Польше.