Сезанн
Шрифт:
Увы! Импрессионистам рано радоваться. Газеты и в самом деле не замедлили ополчиться против них — несколько сдержанных статей не в счет. Стремясь популяризовать выставку, некий юноша по имени Жорж Ривьер, следуя совету Ренуара, начал выпускать на время существования выставки листок под названием «Импрессионист».
В первом номере от 6 апреля Ривьер в открытом письме, адресованном «Фигаро», с сожалением отмечает, что «газеты, за редким исключением, единодушны в своих нападках». С этого дня общественное мнение меняется. Поддерживаемая и поощряемая беглым огнем язвительных статей, та же бурная, скалящая зубы толпа, как и в предыдущие годы, толкаясь, заполняет залы выставки на улице Лепелетье. «Невозможно, — пишет в „Ле Спортсмен“ некий Барбуйотт, — свыше десяти минут простоять
Среди этого бурного потока нападок, среди шумной толпы, хлынувшей в выставочные залы на улице Лепелетье, Шоке, оскорбленный в самых святых чувствах, пытается бороться. Каждый день он тут с открытия и до закрытия неутомимо пускает в ход все свое красноречие. Вежливый, любезный, порою ироничный и настойчивый. Шоке горячо и взволнованно пытается переубедить злобных насмешников и, стоя у полотен, старается наглядно доказать, как они не правы, осуждая эти мастерские творения. Но чаще всего к Шоке относятся как к тихо помешанному.
На улице Лепелетье, на бульваре дез Итальен газетчики бойко выкрикивают: «Импрессионист»!», но листок не продаетcя. Его воспринимают лишь как еще один дерзкий вызов этих жаждущих рекламы художников, стремящихся любой ценой завербовать сторонников своей живописи.
Иногда к концу дня, когда толпа редеет — выставка закрывается в пять часов, — на улицу Лепелетье приходит Сезанн. Он встречает здесь кое-кого из друзей: Шоке или Ренуара, Кайботта, Писсарро, Ривьера. Молча садится Сезанн рядом с ними и, понурив голову, уставившись в одну точку, слушает их. Шоке, еще возбужденный спорами, которые он вел целый день, силится уверить его, что непонимание скоро кончится, люди откроют глаза и перестанут заблуждаться. Сезанн в задумчивости качает головой.
В нынешнем году друзья в знак уважения к художнику отвели для его полотен лучшее место в большом зале, хорошо освещенную длинную стену, но среди всех экспонируемых работ именно сезанновские полотна вызывают возмущение толпы, которая потешается и глумится над ними с тем же постоянством. Картины Сезанна, особенно портрет Шоке, — «гвоздь» выставки, едва завидев их, посетители разражаются непроизвольным смехом, полными сарказма шутками: Сезанн — сумасшедший, «чудовище», коммунар, бунтовщик и смутьян в образе человека! Даже те посетители, которых Шоке, настойчиво твердя свое, как будто сумел переубедить, даже они сдержанны, молчаливы, так сказать, неизлечимы в своем неприятии Сезанна. Даже критики, более гибкие в своих оценках и до некоторой степени снисходительные к Моне, Ренуару и Писсарро, и те беспощадны к экскому художнику.
Сезанн? «Этот своенравный, вспыльчивый, поистине непримиримый художник, — пишет „Ле Пти Паризьен“. — Глядя на его „Купальщиков“, на голову мужчины, на лицо женщины, мы признаемся, что наше и его впечатление от натуры никак не совпадают». «Если с вами на выставку пришла женщина „в интересном положении“, ни на секунду не задерживайтесь у „Портрета мужчины“ кисти господина Сезанна, — советует пресловутый Леруа из „Шаривари“. — Эта голова цвета нечищеных сапог выглядит так странно, что может оказать мгновенное впечатление и вызвать приступ желтой лихорадки у младенца еще до его появления на свет божий». «Когда дети, играя, раскрашивают картинки, они выглядят лучше», — заявляет Роже Баллю в «Ла Хроник дез Ар э де ля Кюрьозите».
Сезанн молчит. Он уязвлен. После того как он с таким упорством завоевал свою манеру творить, потратил так много усилий, ценой огромного самообладания пришел к сознательному, почти сложившемуся мастерству, после того как он, медленно и терпеливо подымаясь со ступеньки на ступеньку, пришел к вершинам... И за все это получить одни только оскорбления... Какая горькая насмешка!
Стремясь ответить на грубые нападки, посыпавшиеся на Сезанна, Жорж Ривьер выступает в «Импрессионисте» с взволнованной статьей в защиту художника.
«За последнее пятнадцатилетие
109
Речь идет о портрете Шоке; Биллуар — убийца, разрезавший на куски убитую им на Монмартре женщину, был гильотинирован.
Ривьер приводит мнение одного из своих друзей.
«Создатель „Купальщиков“ принадлежит к породе титанов. Так как он не поддается никакому сравнению, то удобнее всего его отрицать; между тем в живописи у него есть единомышленники, уважаемые в мире искусства, и если сегодня мы не воздаем Сезанну должное, то потомки наши сумеют отвести ему место среди равных, рядом с полубогами искусства».
Сезанн пожимает плечами. Возвращаясь к себе в отдаленный квартал де Плезанс, он тяжело ступает, и его шаги гулко отдаются в ночной тишине. «Страшная штука жизнь!»
Сезанн из той породы людей, которые, не умея защищаться, при нападении уступают поле боя с единственным желанием — отойти. Поднятый вокруг его картин шум, кроме гнетущей печали, вызывает в нем огромную жажду тишины. «Довольно! Довольно!» Пусть его оставят в одиночестве! Пусть ему дадут покой!
Собственно говоря, отношение к Сезанну не поколебало в нем уверенности в себе; и по-прежнему его искания кажутся ему очень важными. Однако художник и сам считает свои последние работы настолько далекими от того идеала, к которому он стремится, что задает себе вопрос: нет ли доли правды в язвительной критике по его адресу, не являются ли достигнутые им результаты, как бы друзья их ни ценили, явно недостаточными? Искусство в его глазах вещь настолько серьезная, что овладеть им можно лишь при условии полного смирения. Не грешит ли он слишком большой самонадеянностью? Чувствуя отвращение к непристойной шумихе, поводом которой он стар, Сезанн с горечью и грустью думает о том, что ему надо стушеваться, работать в тиши вплоть до того дня, когда он сможет, наконец, уверенно сказать: «Я Сезанн!»
Натюрморты, автопортреты, портреты... Сезанн без устали возвращается к своим обычным темам, без устали пишет Гортензию, то сидящую в большом кресле с шитьем в руках, то праздно сложившую руки. При этом фигура ее вырисовывается на фоне желтовато-оливковых обоев в синих цветах в одной из комнат их квартиры в квартале Плезанс.
Чета обитает на улице де л'Уэст, 67, за вокзалом Монпарнас. Художник живет довольно замкнуто. Его друзья отважились на новый аукцион в отеле Друо, но Сезанн отказался участвовать в нем. Достаточно поиздевались над ним на улице Лепелетье. Его участие в выставке скорее помешает его друзьям, нежели поможет им. Нельзя сказать, что Сезанну не нужны деньги. Сын растет (Полю уже пять лет), и множатся расходы. Гортензия, правда, прирабатывает шитьем. Но это их не спасает, и часто в доме нет ни сантима.