Сезон бабочек
Шрифт:
– Вот и неправильно! Я вполне довольна жизнью. Мне очень хорошо с Саймурой, он прекрасный муж. Так что можешь обо мне не беспокоиться.
– Не знаю, не знаю… Почему ты вдруг стала писать эту пьесу – «Сезон бабочек»? Может быть потому, что тебе самой ужасно хочется превратиться в бабочку? Так давай, превращайся! Тебя ведь никто не удерживает.
– Да нет, не стоит мне превращаться… Ничего путного из этого не выйдет. Саймура терпеть не может бабочек. Если он прогонит меня, куда я тогда денусь…
Мы начали болтать, как в былые времена. Кажется, только с Тадзимой я могла говорить в таком тоне – легко и беззаботно. Но это не значило, что мы открывали друг перед другом душу. Скорее наоборот. Каждый
– …Послушай!.. Наша действительность – это ведь не «Один город». И если тебе захочется пить, воды здесь хоть отбавляй. Зачем же ты стараешься убедить себя, что воды нет?
«Один город», на который намекал Тадзима, – это моя пьеса. Ее недавно передавали по телевидению. В этом городе люди, освобожденные от психологических запретов подсознания, были абсолютно свободны в своих поступках. Туда приезжает человек из другого мира и встречается с женщиной, которую он когда-то любил. Все препятствия, стоявшие раньше между ним и его любимой, здесь не имеют значения, казалось бы, он должен наконец обрести счастье. И он счастлив с этой женщиной, но в один прекрасный день вдруг начинает испытывать жажду. У него сохнет горло, он хочет выпить воды, но не может ее найти. То ли вода в этом городе называется иначе, то ли местные жители вообще не имеют привычки пить… Люди только ухмыляются, когда он говорит «вода». И чем больше он старается объяснить им, что ему нужно, тем больше у него сохнет горло. А люди смеются. Неужели так смешно, когда человек хочет пить? В конце концов этот человек, бросив и счастливую жизнь и возлюбленную, возвращается в свой прежний мир. Возвращается с одной только целью – сделать глоток воды… Вот и все.
Когда пьесу показали по телевидению, на нее сразу обрушились критики. Ругали меня за полное отсутствие логики и за другие недостатки, охарактеризованные мудреными, сугубо научными словами. Если бы они знали, какой пустяк послужил поводом для написания этой пьесы! Я видела сон. И вспомнить стыдно, что за сон! Я, совершенно нагая, была в объятиях мужчины. На нас смотрели люди, но меня это ничуть не смущало. Трудно объяснить, почему мне приснился такой сон. На самом деле я ведь очень стыдливая, а во сне я не то что не сгорала от стыда, а, напротив, была счастлива. Может, даже молилась, чтобы эти объятия продлились подольше. Проснувшись, я почувствовала страшную жажду. Горло пересохло. Все понятно: омлет за ужином был пересолен. Даже мой муж, обычно никогда не делавший мне замечаний, сказал, что солоновато. Пошатываясь, еще не проснувшись как следует, я пошла в кухню и выпила воды. Какая же она была вкусная! Окончательно проснувшись, я подумала, что мужчина, которого я видела во сне, чем-то походил на Тадзиму. Нет, во сне я не знала, кто он, но потом окончательно убедила себя, что это именно Тадзима.
– Ты всю жизнь страдаешь от самовнушения…
Неужели Тадзима меня в чем-то обвиняет? В свое время, когда я хотела посоветоваться с ним, выходить ли мне замуж за Саймуру, он холодно отрезал: «Не мне выходить замуж, а тебе, ты и решай!» Впоследствии, правда, Тадзима не раз говорил: «Не ожидал я, что ты так просто и бездумно выйдешь замуж», но говорил он это с полным безразличием, ни в его тоне, ни в выражении лица не было ни малейшего сожаления. Может быть, он притворялся, а на самом деле глубоко сожалел о случившемся? Мне бы хотелось так думать, но для этого у меня не было никаких оснований. Наверно, все объясняется гораздо проще: Тадзиме чужды самые обыкновенные человеческие чувства. В таком случае остается только пожалеть его.
Я думала, что мне удалось убедить Тадзиму, что он поверил в мое счастье. Но он только усмехнулся, не принимая всерьез все мои заверения.
– Ты. боишься быть несчастной, поэтому и притворяешься счастливой – и перед собой, и перед другими. Не может быть, чтобы такая жизнь, как сейчас, тебя удовлетворяла.
Я почувствовала, что он прав – по крайней мере наполовину, – но торопливо начала возражать. Однако Тадзима безжалостно нанес мне еще один удар. Играя пачкой сигарет, с абсолютно безразличным видом, словно речь шла о постороннем лице, он произнес:
– Да будет тебе! Я ведь отлично знаю моего дядюшку, И все про него знаю, все пикантные подробности… Поняла?
Его слова прозвучали неожиданно резко. Настолько резко, что я в этот миг не почувствовала ни удивления, ни горечи. Наверно, я застыла, как изображение внезапно остановившегося фильма на экране телевизора, – немая, с окаменевшим лицом, погруженная в вязкую пустоту тягучего времени. И все же слова Тадзимы острыми иголками вонзились в мой кокон. И я, пытаясь защититься от их уколов, съежилась, сжалась в комочек и обеими руками ухватилась за мой с таким трудом созданный покой, заключенный в готовую рассыпаться скорлупу.
Я поняла, на что намекает Тадзима. Но дело было не в этом, совсем не в этом! Я все знала еще до свадьбы, да н Саймура не скрывал от меня некоторых сторон своей личной жизни, сказал, что никогда не станет ограничивать мою женскую свободу. Но я хотела духовной близости с Саймурой. Такой духовной близости, когда просто немыслимо думать о каком-то Тадзиме. Ведь мы муж и жена! Но бывает ли вообще духовная близость, даже при самой большой физической близости? Или это иллюзия, созданная моим воображением? Я гоняюсь за иллюзией, и, чем упорнее гоняюсь, тем дальше она от меня отодвигается… Или я сама во всем виновата – слишком уж невнимательно относилась к своим супружеским обязанностям и в результате потеряла право на любую близость с мужем?… Значит, мне остается одно – только мое я, обреченное на ожидание собственной гибели.
Тадзима, кажется, понял, что переборщил. Он сидел молча, стараясь не встречаться глазами с моим взглядом.
– Значит, ты ходишь к нам только потому, что тебе интересно наблюдать за нами?
– Да нет же, нет! Может, ты не поймешь, что со мной творится, но…
Я напряженно ждала продолжения. Мне казалось, что между нами наконец-то наметилась тропинка, тонкая, как след иглы…
Но в это время раздался лихорадочный стук в дверь. Я услышала голос Асая:
– Саймура-саи!.. Беда!.. Умоляю, откройте скорее!
Мы бросились в переднюю, распахнули дверь. Асай, заикаясь, сказал:
– Мари превратилась в бабочку… Я отвернулся на полсекунды, она и превратилась…
Я не знала, как утешить этого несчастного. Мы пошли К нему посмотреть.
Нам не пришлось искать бабочку, мы сразу ее увидели.
– В асагимадару превратилась! Видите, какая красивая… – Лицо Асая немного посветлело.
Асагимадара, точно такая же, какую мы совсем недавно видели в коллекции, легко порхала, сверкая на солнце изящными, только что раскрывшимися крылышками. Она действительно была хороша. Мы изумленно замерли и некоторое время любовались ее свободой, радостью и совершенством формы.