Сезон гроз
Шрифт:
Никто не помнил – чем было это место, кто его построил и чему оно служило. За корчмой, в котловине, остались руины древнего строения, некогда большого и наверняка богатого комплекса. От зданий почти ничего не уцелело: остовы фундаментов, заваленные сором ямы, то тут, то там – каменные блоки. Остальное разобрано и разграблено. Строительный материал был в цене, ничто не должно пропасть зря.
Они ступили под остатки разрушенной арки, некогда – внушительной, а нынче выглядевшей словно виселица; унылое впечатление усиливал плющ, свисавший, будто обрезанная веревка. Шли они аллейкой, ведущей меж деревьями. Деревья усохшие, искалеченные и уродливые, словно придавленные грузом тяготевшего над этим местом проклятия. Аллейка вела
Руины. Памятники разрушенного мира.
– Лютик?
– Да?
– В последнее время все, что могло пойти плохо – пошло плохо. И кажется мне, что именно я все испортил. В последнее время к чему бы я ни прикоснулся, все порчу.
– Тебе так кажется?
– Мне так кажется.
– Ну, тогда наверняка так и есть. Комментариев не жди. Мне надоело комментировать. А теперь попричитай над собой в тишине, если могу я о том просить. Я как раз творю, и твои нюни меня отвлекают.
Лютик уселся на поваленной колонне, сдвинул шляпу на затылок, положил ногу на ногу, подкрутил колки лютни.
Очаг погас,свеча – и тапод ветром зыбким стынет, меркнет.И вправду дохнул ветер, внезапно и резко. А Лютик перестал играть. И громко вздохнул.
Ведьмак развернулся.
Она стояла у входа в аллею, между треснувшим постаментом неузнанного памятника и спутанными ветками сухого кизила. Высокая, в облегающем платье. С головой сероватой масти, свойственной более корсакам, нежели чернобуркам. С острыми ушами и продолговатой мордой.
Геральт не двинулся с места.
– Я обещала, что приду, – в лисьей пасти блеснули ряды зубов. – Однажды. Нынче – тот самый день.
Геральт не двинулся с места. На спине чувствовал знакомую тяжесть двух мечей, тяжесть, которой ему не хватало вот уже месяц. Ту тяжесть, что обычно даровала спокойствие и уверенность. Но сейчас, в этот миг, тяжесть была лишь тяжестью.
– Я пришла… – агуара блеснула клыками. – Сама не знаю, зачем я пришла. Чтобы попрощаться, возможно. Может, чтобы позволить попрощаться с тобой ей.
Из-за лисицы выступила худенькая девочка в облегающем платье. Ее бледное и неестественно неподвижное лицо все еще было наполовину человеческим. Но, пожалуй, уже более лисьим, чем человеческим. Изменения шли быстро.
Ведьмак покачал головой.
– Ты вылечила… Оживила ее? Нет, это невозможно. Значит, она была живой там, на корабле. Живой. Притворялась мертвой.
Агуара громко тявкнула. Геральту понадобилась секунда, чтобы понять: это смех. Лисица смеялась.
– Некогда мы могли многое! Наводить иллюзии волшебных островов, показывать пляшущих в небе драконов, создавать видимость огромного войска, приближающегося к стенам города… Некогда, раньше. Теперь мир изменился, наши возможности уменьшились… а разум умалился. Больше в нас от лис, чем от агуар. Но до сих пор даже самая малая из нас, самая молодая лиса сумеет обмануть иллюзией ваши примитивные человеческие разумы.
– Впервые в жизни, – сказал Геральт миг спустя, – я рад, что меня обманули.
– Неправда, что ты все сделал плохо. И в награду ты можешь прикоснуться к моему лицу.
Он кашлянул, глядя на острые зубы.
– Хм-м…
– Иллюзия – это то,
– Прошу прощения?
Лисица тихо залаяла. И превратилась.
Темные, фиалковые глаза, горящие на бледном, треугольном лице. Вороново-черные, будто буря, локоны каскадом спадали на плечи, сияли, отражали свет, словно павлиньи перья, развиваясь и волнуясь при каждом движении. Губы, изумительно узкие и бледные под помадой. На шее – черная бархотка, а на бархотке обсидиановая звезда, искрящаяся и отбрасывающая тысячи отражений…
Йеннефер улыбнулась. А ведьмак прикоснулся к ее щеке.
И тогда сухой дрок зацвел.
А потом подул ветер, шевельнул куст. Мир исчез в вихре кружащих белых лепестков.
– Иллюзия, – услышал он голос агуары. – Всё – лишь иллюзия.
Лютик закончил петь. Но не откладывал лютню. Сидел на обломке поваленной колонны. Смотрел в небо.
Геральт сидел рядом. Думал о том, о сем. Всевозможные вещи раскладывал по полочкам внутри себя. Вернее, пытался разложить. Строил планы. В большинстве своем – совершенно нереальные. Обещал себе то да се. Сильно сомневаясь, сумеет ли он сдержать хотя бы одно обещание.
– А ведь вот же, – сказал внезапно Лютик, – никогда ты не поблагодаришь меня за баллады. Столько я их рядом с тобой сложил и пропел. А ты ни разу не сказал: «Славно получилось. Хотел бы я, чтоб ты снова это сыграл». Никогда ты мне такого не говорил.
– Верно. Не говорил, что хотел бы. Желаешь знать, почему?
– Почему?
– Потому что не хотел.
– Это настолько не произносимо? – не сдавался бард. – Так тяжело? Сказать: «Сыграй еще раз, Лютик. Сыграй „Как проходит время“».
– Сыграй еще раз, Лютик. Сыграй «Как проходит время».
– Сказал ты это совершенно неубедительно.
– И что с того? Ты ведь и так сыграешь.
– Даже и не сомневайся!
Очаг погас,свеча – и тапод зыбким ветром стынет, меркнет.Проходят дниидут годабезмолвно, тихо, незаметно.Нам нелегко, но этот дар —быть вместе – так же неизменен.Ведь дни идут,бегут годабезмолвно, тихо, незаметно.Дороги наши – навсегдав воспоминаньях, неотменны.Но дни идут,бегут годабезмолвно, тихо, незаметно.Ну что же, милая, – итак,с триумфом, вопреки зиме мыспоём: «Идут,бегут годабезмолвно, тихо, незаметно…» [74]74
Перевел стихотворение В. Аренев.
Геральт поднялся.
– Пора в путь, Лютик.
– Да? И куда же?
– А не все ли равно?
– В общем-то, верно. Едем.
Эпилог
На холме белели остатки строений, превратившихся в руины настолько давно, что успели полностью зарасти. Плющ увил стены, молодые деревца пробились сквозь рассевшиеся полы. Был здесь – но Нимуэ знать этого не могла – храм, вотчина жрецов некоего позабытого бога. Для Нимуэ это были лишь руины. Куча камней. И указатель. Знак того, что она идет верной дорогой.