Сезон Хамелеона
Шрифт:
Лисицын показался мне сегодня на глаза всего один раз. Или я ему, если будет угодно. Причём, встреча эта выглядела абсолютно формальной – «Федерико» хмуро бросил мне перед спектаклем какую-то короткую напутственную фразу, сопровождаемую коньячными выхлопами, и исчез. Интересное наблюдение: в трезвом состоянии он всегда говорил неистовыми монологами, а сегодня был краток и неэмоционален. Странно…Я-то, наоборот, выпивая, становлюсьвеселее,общительнее, да что там говорить, приятнее во всех отношениях. Кстати, немалая доля успеха многих премьер связана с предощущением актёрами праздника в буквальном смысле слова, когда все участники выпуска прекрасно понимают, что в буфете их ждут накрытые столы.
Правда позднее, на том самом банкете, после двух-трёх тостов, когда возбуждённые коллеги начали говорить громко и одновременно, я был, как раз, подобно исчезнувшему профессору, молчалив и невесел.
– Анатолий Борисыч! А когда мы будем «Бег» выпускать? –ещё не слишком большая, но уже вполне ощутимая доза алкоголя позволяла мне наплевать на особенности иерархии и задавать вопросы руководящим лицам прямо в лоб.
– Паша, да погодите вы с «Бегом»! У нас сегодня такой праздник! Зрители в восторге! Люди из комитета рассыпаются в комплиментах! Вас, кстати, очень хвалили! – маленький подбородок Мошнина имел свойство в момент произнесения речей стыдливо и, я бы даже сказал, мультипликационно сливаться с шеей (пожалуй, единственным крупным фрагментом директорского тела).
– Они с таким же успехом могли меня хвалить и за Хлудова! И праздник мог получиться грандиознее! – в трезвом состоянии я бы, пожалуй, не осмелился подробно изучать следы всевозможных комплексов на директорском лице, но обволакивающая желудок сорокаградусная влага впрыскивала в мои глаза слёзы борца за правду и испаряла из моих уст интонации спасителя человечества. – В случае премьеры «Бега», радовались бы не только люди из комитета, но и участники спектакля тоже! Это была бы победа!!
– Вы что же, считаете, что сегодняшняя премьера – не победа?! Паша, да Бог с вами!! Посмотрите, как все счастливы!! По-моему, только вы чересчур напряжены! – не выдерживая моего, по всей видимости, пронзительного взгляда, Мошнин ежесекундно перепрыгивал своими микроскопическими глазками с одного предмета на другой. – И, уверяю, совершенно напрасно! Сегодня в театре настоящий успех! И я от себя лично хочу поздравить вас с очень интересной ролью и пожелать спектаклю творческого долголетия!! – продолжая, при помощи своей «гимнастики для зрения» уворачиваться от взгляда стоящего напротив «супергероя»,директор смущённо вытянул вперед короткую рукус короткими, опять-таки, смешными пальцами, сжимающими, весьма короткую и даже, скорей, игрушечную рюмку. – С премьерой, Паша!!
Понятно, зубы заговаривает… Я чокнулся с ним и, выпивая, развернулся в поисках другого собеседника. А, собственно, чего искать-то? Вот, пожалуйста, господин Рабинер – художественный руководитель театра. Статный, породистый, непотопляемый… Можно сказать, одно рукопожатие до министра культуры…Только что влил в себя …дцатую порцию горячительного и, бессмысленно разглядывая окружающих, поедает жульен… Странно, что все красивые мужчины обязательно находятся в непростых отношениях с «зелёным змием» – во всяком случае, среди
– Владимир Александрович! У «Бега»есть какие-нибудь перспективы? – я знал, что ему-то, как раз, крайне был дорог вышеуказанный проект, и он постоянно воевал с Мошниным по этому поводу.
– Паша, вы сегодня показали себя как очень цепкий актёр и, со временем, будете в роли Доранта крайне интересно работать!– худрук пошатывался в такт своим речам, периодически отправляя в рот тарталетки. – Пьеса эта написана несколько столетий назад, и я понимаю, как вам было нелегко играть её сегодня, на пороге двадцать первого века. Но вы смогли привнести в образ личностное начало и оживили эту, с одной стороны, шаблонную, но, в то же время, многослойную роль, – несмотря на вязнущую речь, породистый мужчина безукоризненно выдерживал стать и невозмутимо разговаривал книжными фразами. – Вы поразительно точно проанализировали событийный ряд и с честью справились с поставленной перед вами задачей! Я поздравляю вас! –прожевав закуску, Рабинер взял бутылку и налил коньяк на скатерть мимо своей рюмки, затем принялся наливать мне на пальцы мимо моего бокала…
Похоже, что банкет у него с Лисицыным начался задолго до премьеры, и дальнейшая наша гипотетическая беседа не имела никакого смысла. Я вытер салфеткой руки и, оглядев на прощанье резвящийся буфет, зашагал к выходу. А что мы, собственно, празднуем? Рождение ещё одного «кассового» спектакля? Я уверен, что критики о нём не то, что не напишут плохо, а вовсе ничего не напишут. Потому что обсуждать здесь нечего… Но, с другой стороны, играем-то мы для широкой публики, а с ней проблем не будет – зал всегда наберётся. Цветы, восторг, аплодисменты… Как говорится, спасибо огромное, и поплакали, и посмеялись! Но почему, в большинстве случаев, то, что представляет ценность для актёров, как правило, неинтересно зрителям?! И наоборот. Почему же мы так не совпадаем? Ведь одни без других не могут существовать… Помню, в студенчестве, зачитывался дневниками Олега Даля и никак не мог до конца осмыслить цитируемые им выдержки из Хемингуэя. Например: «Если ты добился успеха, ты добился его по неправильным причинам. Если ты становишься популярным, это всегда из-за худших сторон твоей работы. Они всегда восхваляют тебя за худшие стороны. Это всегда так». С годами, я стал постепенно постигать глубину этих высказываний. И сегодня, кажется, осознал окончательно…
6
– Павлик, почему ты не звонишь? Я очень соскучилась…
Хорошо, что у мамы и Таньки голоса не похожи, а то, в телефонных разговорах, запросто бы их путал. Впрочем, никакого конфуза в таком случае не произошло бы – в коридоре коммуналки, повторюсь, телефонные откровения становились достоянием ушей всех жильцов, и, в связи с этим обстоятельством, любые интимные вещи из меня приходилось вытягивать клещами – я отделывался исключительно дежурными фразами. Соседские разговоры мне из своей комнаты тоже доводилось слышать прекрасно (честно говоря, совершенно против воли) – коридорный телефон всех выводил на чистую воду, и судьбы обитателей моей квартиры не имели ни малейшей недосказанности.
– Мам, я тут месяц из театра не вылезал – премьера позавчера была…
– Да ты что! А почему же ты мне не говорил? Ну, рассказывай…
Об «Уловке» я, естественно, говорил. И не раз… Но дело даже не в этом – слово «рассказывай» всегда мгновенно повергало меня в уныние: рассказывать надо было всё подробно, по шагам, не пропуская никаких деталей – что я ел, во что одевался, здоров ли и так далее. Творческая составляющая моего бытия была непринципиальна – на другом конце провода всё трактовалось в вольном и, я бы даже сказал, авторском прочтении… Исповедоваться, тем не менее, пришлось. Мама же, в течение моего вялого пятиминутного повествования ограничивалась периодическими вставками другого своего коронного слова «тааак». В конце концов, говорить мне стало лень, и, позёвывая, я завершил унылый рассказ привычным в наших разговорах словом «вооот».
– Как, ещё раз, спектакль называется? «Ловкая уловка»?
– Да нет! «Счастливая уловка»… А есть ещё«Ловкая служанка» – это другой! Но я там тоже играю…
– А, ну вот, я же помню!
– Будешь знакомым рассказывать, не перепутай! – это моё напутствие было излишним, а главное – тщетным.
– А как твой Генрих Наваррский поживает?
– Кто???
– Ну, ты же мне рассказывал про «Екатерину Великую»! Павлик, не прикидывайся!
– Мама!! В спектакле «Великая Екатерина» я играю князя Нарышкина!! – ещё минуту назад я преодолевал зевоту, но сейчас начинал закипать.