Сезон мести
Шрифт:
В начале задержания его оформляли на сутки и прессовали в ИВС, объясняя перспективу, и, если жертва была тупая и несговорчивая, отправляли в СИЗО. Здесь, наконец, приходил адвокат, который тоже был в доле (но в общей) и предлагал свободу в обмен на квартиру. Согласитесь, это была красивая и, что самое главное, гуманная комбинация. Однако же попадались гуманоиды, которые не верили своему счастью. Странные люди. Опера ведь могли вывезти дурака за город, например в Знаменку, и держать его в подвале на цепи вместе с московской сторожевой по кличке Маклер до тех пор, пока не надоест доедать после собаки. Потом человек подписывал все доверенности – и… «бурные воды навсегда скрывали его в своей черной бездне».
Орехова передернуло от нарисованной картины. Однако же это лирика, а проза состояла в том, что бич (бывший интеллигентный человек), вот уже две недели находясь под прессом, только сегодня сообщил о своем желании поговорить «по душам». Дверь открылась, и на пороге появился бывший преподаватель
Глава 7
Авторитет по кличке Бес, в миру Беспалый Юрий Сергеевич, «заехал» в тридцать первую хату именно в тот день, когда большая, устойчивая и хорошо организованная бандитская группа работников силовых структур заканчивала вытряхивать из трехкомнатной квартиры одного лоха. Лохом оказался спившийся скрипач с консерваторским образованием. Бездетный, вдовец, не сумевший пережить скоропостижный уход жены. Именно на таких «ушастых оползней» и охотились добровольные помощники участковых – бдительные консьержки и старухи-общественницы. Денег за это они не получали, но зато сколько удовольствия! Только охотник, идущий по лесам и болотам за подранком, может понять совкового добровольного помощника (или помощницу).
Из пятидесяти пяти прожитых Бесом лет он отсидел тридцать. К тому же местные «портные» подшивали ему еще червонец, итого в сухом остатке виделось Бесу при таком раскладе встретить счастливую старость не в хорошем доме с красавицей женой, а на киче у «хозяина». Впрочем, такая перспектива его не пугала. В конце концов, если подфартит и к одиннадцати выпадет десять, а не туз, то можно будет еще покуролесить и на воле! Впрочем, зэк предполагает, а прокурор располагает.
Только лишь переступив порог огромной камеры, Бес поздоровался с терпигорцами, уверенно прошел в угол к окну и, спросив, есть ли в хате люди, представился сам. Услышав его погонялово, в углу зашевелились и подвинулись. Бросив скатку и сидор куда положено, Бес присел, закурил и стал интересоваться, кто в хате смотрящий и чем хата живет. В общем, всего через час из прогонной ксивы блаткомитет тридцать первой хаты узнал все про Беса и единодушно поставил его смотреть за хатой!
И начались для терпигорцев правильные, с точки зрения понятий, и тяжелые для администрации дни.
Глава 8
Если милицию при советской власти любовно называли госстрах, то КГБ – госужас. Проезжая мимо огромного здания, в котором размещалось облуправление этой беззаветно и безответно любимой народом организации, Антон вдруг подумал: «Какой огромный штат и немыслимо раздутый секретный бюджет, сколько спецбольниц и поликлиник, школ, санаториев, домов отдыха и других спецобъектов – и все это предназначено для многочисленной армии раскормленных бездельников, ездящих на спецмашинах, начиненных спецаппаратурой, а на выходе – ноль». Огромный бублик, дырка которого и есть его главное достоинство. За семнадцать лет независимости пойман и официально осужден только один шпион. Несчастный полковник Тарас Бублик, бравший деньги у какого-то иностранца за какие-то сомнительные сведения. Да и погорела эта сладкая парочка не благодаря бдительности и высокому профессионализму спецслужб, а из-за коррупционного скандала самого несчастного фирмача. Менты никогда не любили своих старших братьев чекистов. И Антон, как профессионал, с первым глотком конфискованной операми водки впитал это великое чувство. Но, поскольку в последнее время на их территории участились случаи серийных убийств, поневоле приходилось со старшими братьями сотрудничать. Хотя какие они теперь старшие? Так, скорее двоюродные. Все сотрудничество сводилось к тому, что опера, работавшие на земле, рыли эту землю носом и прочими чувствительными, приспособленными для рытья органами, а потом собранную информацию докладывали руководству, которое тут же сливало ее чекистам. Толку от этого «неравного брака» было с гулькин нос, так как своими наработками чекисты не делились ни с кем. Поэтому умные опера (дурак опер – это извращение, как женщина-космонавт или женщина-депутат) тоже старались неотработанной информацией не делиться. Антон, взявший, как ему казалось, все лучшее от Жеглова и Шарапова, держал своих семенов тузиков, николаев векшиных и других добровольно-принудительных помощников в такой тайне и на такой прикормке, что опера, сидящие с ним в кабинете, только дивились его осведомленности, считая, что на Князя работает (в смысле стучит) весь район. Он умело пользовался несколькими правилами Глеба Жеглова, то есть, улыбаясь, располагал человека к себе и в разговоре легко переходил на близкую для собеседника тему, что вызывало у последнего эмоции – не важно, положительные или отрицательные, – которые помогали добиться поставленных целей. При этом в действиях его не было беспредела, а в методах фанатизма. Жеглов, будучи его любимым персонажем, не был для него идолом.
Сейчас, в это раннее дождливое утро, проезжая мимо огромного серого здания СБУ, Антон зябко поежился и отвернулся. Он ехал в центральную городскую больницу, где лежал его коллега, опер Сергей Стороженко. Хороший малый, которого сегодня должен был оперировать отец Антона, главврач ЦГБ Голицын Януарий Филиппович, профессор и доктор медицинских наук.
Глава 9
Город все больше и больше становился, как Москва или Киев, городом одного маршрута. Особенно его исторический центр. Раньше, когда у витрины магазина «Рапсодия» стояли элегантные коричневые «Победы» и черные представительские «ЗИМы», слово «пробка» имело одно приятное историческое значение. Автолюбителям тех лет в кошмарном сне не могло присниться, что, выехав из дому с Ковельской в девять ноль-ноль, они доберутся на работу в район Тракторного завода не раньше двенадцати!
Сегодня длинные узкие центральные улицы с качеством дорожного покрытия, которому позавидовали бы зарубежные недоразвитые автобаны с односторонним – вот дураки! – движением, были полны сюрпризов, когда замена колеса при пересечении трамвайных линий была одной из самых невинных старинных народных забав. Многие улицы были украшены серебристыми рельсами внучатого племянника конки – трамвая. Главные трамвайщики на деньги городской громады постоянно пополняли дряхлеющий парк свежевыкрашенными бэушными монстрами. От грохота и звона этих электромясорубок болели уши и слезились глаза. В час пик, приняв на остановке в задние двери людей, они срыгивали через передние невообразимый людской фарш. С этим нужно было срочно что-то делать. Но что? Поэтому трамвай грохотал все громче, спецсигналы звучали все решительнее, а сирены «скорой помощи» выли все отчаяннее и жалостнее.
Господи! Куда мы идем?! Боже мой, куда мы едем?!
Глава 10
Рабочий день начальника райотдела милиции начинался рано. Поскольку практически все прожитые им дни были рабочими, он с ранних лет приучил себя вставать в шесть ноль-ноль утра, как бы поздно ни лег накануне. Валерий Иванович Потапов был педантом. Он любил точность и конкретику во всем. Будучи точным и конкретным, он того же требовал от окружающих. Эта черта его характера не граничила с самодурством, а скорее была доброй и правильной. Он считал, что коллеги по работе – это продолжение его семьи, и любил их как родных, принимая участие в личной жизни каждого. Но было одно непременное условие: он впускал в свое сердце только того, кто безоговорочно признавал в нем отца и главу семьи. При малейших попытках усомниться в его старшинстве и правоте Валерий Иванович замыкался, становился черствым и казенным в отношениях, неумолимым и жестким в решениях. Он знал, что за глаза его называют Дед, и привык к этому прозвищу. Несколько поколений его фамилии верно служили сначала короне, а потом и строю. Соответственно и будущее своих детей он не мыслил без этого. Если существует государство, то в нем должен быть порядок. А какой же порядок без силовиков? Вот во имя его величества порядка и вставал ежедневно в шесть ноль-ноль полковник милиции Потапов Валерий Иванович. Он запретил водителю пользоваться спецсигналом, поэтому, как и все жертвы научно-технической революции, вынужден был ждать в огромных пробках. Его, кстати, это не раздражало, а наоборот, давало возможность, закрыв глаза, спокойно сосредоточиться и подумать о производственных проблемах. А их на сегодня хватало!
В городе объявился необычный маньяк. Стали погибать и бесследно исчезать коллекционеры. Продажные СМИ поднимали желтую пену, картинно заламывая страницы: «Куда смотрит милиция?!» Начальство разрывало на себе лионские кружева, требуя результатов. А какие могут быть результаты, если люди просто выходили ненадолго из дому и исчезали? И никто ничего не видел, не слышал и не знал.
Господи, прости и помилуй нас, грешных!
Глава 11
Бледный, небритый, неухоженный и задумчивый, оперуполномоченный Стороженко лежал на смятой казенной постели в седьмой палате хирургического отделения городской больницы. Напротив него, словно отражаясь в кривом зеркале, стоял высокий, красивый, холеный старший опер Антон Голицын в небрежно наброшенном поверх дорогого спортивного костюма халате.
– У тебя, Сережа, был выбор. Или как я, или как Крот. Ты выбрал Крота. Так о чем мы грустим?
– Понимаешь, Антон, и первая, и вторая модель по-своему привлекательны. Мне сначала хотелось опуститься на самое дно, чтобы на личном опыте убедиться, что лучше вверх, чем вниз. Я думал сначала нырнуть поглубже, а потом воспарить повыше.
– Да расслабься ты, Серый, язва – это не смертельно. Отец – опытный хирург, все будет хорошо.
– Да брось ты, Антон. Ты сам-то веришь тому, что говоришь? Три года жратвы всухомятку, ежедневных пьянок по случаю удачного задержания, быстрого раскрытия, очередного звания или взыскания. А сколько нашептала погода?.. Хорошая – повод, плохая – грех не напиться.