Сезон обольщения
Шрифт:
— Я понимаю.
— Тогда ты должен понимать, почему я больше никому не верю.
— И это я тоже понимаю, Бекки. Но у меня нет возможности доказать тебе неопровержимо, что я тебя никогда не обижу. Можно сколько угодно повторять «не обижу», но ведь это неубедительно.
— Нет, конечно. Слова всего лишь звук.
— Слова тут бессильны; только поступки могли бы предоставить тебе доказательства, в которых ты нуждаешься.
— Да.
Он повел плечами, потом поднес ее кулачок к своим губам, разогнул пальцы и поцеловал каждый.
—
— Это ты, бесспорно, можешь. — Бекки распахнула глаза и взглянула на него с выражением почти что безысходности. — Но что это доказывает? Уильям… — Голос сорвался, и она попробовала сначала: — Уильям выглядел таким добрым, любящим, даже страстным… до того как мы вместе сбежали. Ну а потом, как только мы поженились… — Глаза у Бекки словно остекленели, теперь она смотрела в сторону.
— Вот где нужно преодолеть себя.
— Но, — прошептала она, — что, если я не могу?
— Можешь, — заверил он. Он мечтал о ее губах. Как мечтал! Инстинктивно он сжал ее руку, не отдавая себе отчета в том, что это насилие, плен. Она метнула в него взгляд, в котором — он затруднился бы сказать точно — было не то волнение, не то ужас. — У тебя шляпка падает, — глухо пробасил Джек, протягивая руку к ленте, завязанной у нее под подбородком. Ловким движением пальцев он развязал бант, потом осторожно снял шляпку, так чтобы ни единый волосок не зацепился, положил ее на подоконник и снова повернулся к Бекки.
На Пиккадилли, под окном, у которого они стояли, движение заметно оживилось. Если бы кто-то из прохожих вздумал посмотреть на окна Египетского зала, то мог бы увидеть, как Джек держит Бекки за плечи. Но Джеку было все равно.
Взяв ее за подбородок, он поднял к себе ее лицо. Она не сопротивлялась. Он мягко прижался к ее губам своими.
Веки его опустились, а каждый нерв в теле напряженно зазвенел, как будто от тревоги. Но он сумел справиться с собой и лишь нежно погладил ее губы своими. Вкус их был сладок.
Она не противилась. Не отталкивала его. Губы ее искушали, скользя по его губам, ладони нерешительно поднимались по его плечам. Обхватив Бекки за талию, Джек крепко прижал ее к себе, как бы показывая, насколько сильно ее желает.
Она крепче обняла его за плечи, потом обвила шею. Рот ее приоткрылся, она уже смелее ответила на его поцелуй. Он держал ее лицо в своей ладони. Не было ничего на свете мягче, теплее, нежнее, чем округлость ее щеки.
И эта сладость, Господи!.. Он тронул языком ее язык, понимая, что никогда не сможет вполне насладиться его вкусом. Бекки тихо-тихо застонала, перебирая пальцами волосы на его затылке. Он и не предполагал никогда, что это место у него настолько отзывчиво к ласкам.
Джек отстранился немного, но ровно настолько, чтобы ее теплое прерывистое дыхание по-прежнему играло
Он гладил милое лицо, обнимающие его шею руки, ощущал неровно сросшиеся кости правой руки… Наконец переплел пальцы с ее тонкими пальцами, прижал ее руки к своей груди и нерешительно улыбнулся:
— Я никогда не ухаживал за дамой.
— Почему?
Он пожал плечами:
— Да не хотел раньше.
— А теперь?
— А теперь хочу.
— Почему я, Джек?
— Ты мне нравишься.
Уже сказав это, он припомнил настоящую причину, по которой решил за ней ухаживать, и внутри у него что-то сжалось.
Но ведь он не лгал ей. Она ему действительно нравилась. Правда, он не собирался взахлеб читать Шекспира или писать собственные сонеты о любви к Бекки, потому что любовь к ней была очень простой и понятной данностью. Да и вообще, при чем тут Шекспир? К чему, если по выражению ее Лица было ясно, что она понимает значимость самых простых слов Джека?
— Я… ты Мне тоже нравишься. — Казалось, она была не слишком рада признаться в этом. — Стараюсь изо всех сил сопротивляться этому, но, кажется, не могу ничего поделать.
Бекки балансировала и качалась над пропастью сомнений. Он должен был отвести ее оттуда. Сжимая ее руки, Джек сказал:
— Давай-ка осмотрим остальные залы.
Она облегченно вздохнула и кивнула:
— Давай.
Джек вернул ей вещи. Уже покидая лестничную площадку, Бекки натянула перчатку и завязала ленты шляпки под подбородком. В Римской галерее они осмотрели картину, занимавшую большую часть дальней стены. Работа называлась «Смерть Виргинии».
— Я плохо помню эту историю, — пробормотал Джек.
— Виргиния… ее чуть не забрал насильно тиран…
— Аппий Клавдий? — уточнил Джек, показывая пальцем на мужчину, который стоял на трибуне в самом центре Форума.
— Да, именно так его звали. А вот ее отец Виргиний. — Бекки указала на мужчину, который поднял окровавленный нож и указывал им на фигуру, стоящую на трибуне. У ног мужчины, скорчившись, лежала поверженная девушка. — Это он зарезал собственную дочь, чтобы спасти ее от Аппия Клавдия. — Бекки продолжала рассказывать о картине, перечисляя достопримечательности Рима, которые были на ней изображены: Форум, Тарпейскую скалу, храм Юпитера и храм Венеры Родоначальницы. Заметив, что Джек не сводит с нее изумленных глаз, Бекки резко осеклась и до самых кончиков ушей залилась краской смущения. — Прости.
Он улыбнулся:
— Никогда не предполагал, что синий чулок — это так обворожительно.
— Наверное, поэтому ты и был столь настойчив, — настороженно отозвалась Бекки, отворачиваясь от полотна. — Все, что нужно обычно моим ухажерам, — это признание в том, что я синий чулок, и они немедленно бегут без оглядки.
Она решительно направилась к выходу из Римского зала, и Джек поспешил за ней.
— А у тебя много ухажеров?
— Нет. Немного.