Сезонная любовь
Шрифт:
– Зачем?
– А интересно. Живешь, хлеб жуешь - скука. А так... вроде веселее.
Ветер загнал газету под ящик и устроил ей трепку, бумага билась на ветру, как живая.
– А ты как жила?
– спросил Пряхин.
– Я?
– Рая задумалась, наклонив голову и опустив лицо.
– По-разному, Миша. Всяко бывало.
– А сюда зачем?
– Нужда заставила.
Она рассказала, как работала в магазине и в ревизию обнаружилась недостача; пришлось влезть в долги, а потом вербоваться, чтобы отдать.
Конечно,
Поначалу больше молчали, постепенно разговорились. Рае случалось кочевать, работала где и кем придется, как и он, была перекати-поле, не имела своей крыши, мыкалась по чужим углам - натерпелась.
И ей, и ему было что рассказать. Никто из них не таился в ту ночь, говорили до рассвета. И то ли ночная свежесть была причиной, то ли темнота, скрывавшая лица, но каждый из них не лукавил в ту ночь, говорил открыто и без оглядки, как редко приходится нам в нашем грешном существовании.
И он, и она терпели вдоволь, теряли и хлебали сполна, жизнь их была пестрой, переменчивой, разноликой - всего вдоволь.
Пряхин впервые рассказал о себе без утайки. Он сам диву давался: больше в эту ночь он не врал и не хвастал, говорил все как есть, без притворства.
Спать не хотелось. Накатила редкая бессонная ясность, сна ни в одном глазу, и можно толковать без спешки - когда еще доведется.
Погода не располагала к долгому разговору, на дворе было сыро, ветрено, пробирал холод, да и разговор у них был не из веселых - толковали о своей жизни, какое уж тут веселье. Но, окоченев, они говорили час за часом.
К утру им казалось - они давно знают друг друга. В кое время бывает у нас возможность открыться кому-то, сокровенное слово редко вырывается наружу, и еще реже услышит его чужая душа, услышит и отзовется. И уж если случилось - радуйся, повезло.
Ночь повернула к рассвету. Волосы стали волглыми, холод проникал под одежду, на востоке слабо посветлело небо.
Городок спал глубоким сном. К этому времени все угомонилось, обитателей бараков сморило тяжкое забытье: в смрадной духоте невесомо и зыбко плыли тысячи снов - тайные мысли, голоса, смутные призрачные картины.
– Светает, - сказала Рая.
Пряхин с сожалением кивнул. За ночь они поговорили о многом, однако времени не хватило: весенняя ночь коротка.
Казалось, они не сказали и доли того, что хотели, а уже брезжил рассвет и нужно было расстаться.
Вся огромная масса ночующих здесь людей отсыпалась напоследок, прежде чем отправиться дальше, до самого предела земли; то был их последний ночлег на материке.
Рассвет тихо крался над побережьем, разливался, набирал ясности, новый день затоплял долины, тесня ночь в глубь материка.
Пряхин и Рая неподвижно сидели в тишине,
– Пора...
– вздохнула Рая и встала с трудом: руки-ноги свело.
Пряхин молча поднялся. Он не хотел уходить, но покорно встал, готовый сделать, как скажет она.
Минувшая ночь жила в них обоих, но был какой-то безотчетный страх, будто стоит им разойтись - все исчезнет, канет, словно в воду.
– Иди, - тихо велела Рая.
– После свидимся.
Он скованно кивнул и, похоже, пребывал в сомнении, как поступить - не возразить ли?
– но не решился, смолчал.
Он как будто боялся словами испортить прощание, молчал, робея, точно набрал в рот воды, и сам в это не верил - никогда с ним подобного не случалось.
Отойдя, Пряхин вдруг вспомнил что-то и окликнул ее:
– Рая, ты на курорте бывала?
– Бывала, а что?
– Ничего, это я так...
Они отправились к своим баракам, на полпути обернулись и, улыбнувшись, помахали друг другу; так и запомнились навсегда - он ей, она ему: взмах руки и улыбка в рассветном тумане.
Барак спал, тишину нарушал громкий храп, доносившийся из дверей. В комнате было душно, спертый воздух напоминал жидкое тесто. Постояльцы лежали в неудобных позах, во сне все изнемогали от духоты и вони, дышали тяжело, и казалось, не выдержат, задохнутся.
Один физик-химик без подушки лежал на спине, прямой, отрешенный, уставя бледное лицо вверх и вытянув руки по одеялу; он дышал легко и ровно, будто спал на лугу, и даже мнилось, что он не здесь, со всеми, а отдельно, сам по себе, и в отличие от остальных занят чем-то иным, своим.
Пряхин лег, не раздеваясь, - все равно утро. Засыпая, он вспомнил Раю, ночной разговор и улыбнулся, ошеломленный непривычным чувством новизны.
Он не знал, сколько прошло времени, спал как убитый и проснулся от того, что кто-то толкал его:
– Миша, проснись! Миша!.. Да проснись же ты, охломон! Шатается неизвестно где, потом не добудишься!
Пряхин открыл глаза: его тормошил Проша.
– Вставай, ехать надо!
– Куда?
– не понял Пряхин и пялился недоуменно.
– Совсем ополоумел... Давай быстро, тут не ждут!
Пряхин вскочил, покружил по комнате, схватил чемодан и, не умываясь, как был, сонный и мятый, очумело кинулся в дверь.
Сезонники уже сидели в автобусе, сухой белесый дым мотора поднимался и таял в тумане. Пряхин поставил чемодан и сел, растирая лицо и горбясь от холода. Он лениво зевал, тянулся спросонья, грел дыханием руки.
– Что это они вздумали спозаранку?
– спросил он недовольно.
– Тебя не спросили, - огрызнулся Проша.
– Спать охота...
– Успеешь. Пароход пришел.